преподнести хану, значит, говорить с ним с позиции силы, показывая недостойное для того положение. Ткани, конечно, хороший дар, но тут вороватый перс сделал свое черное дело — но то мне в пользу пошло.
Хан зашел с сильного козыря, вот только тот оказался бит, и он с обвинителя снова стал обвиненным. И потерял позицию — обычная дешевая манипуляция не прокатила, как сказал бы любой русский. Так обычно поступают люди не умные, но желающие все время властвовать. Ведь если ты ничего не умеешь, то в глазах других ценность твоя будет малой. А поднять ее можно лишь трудолюбием или попытаться обесценить чужой труд, либо завиноватить человека, сделать так, чтобы он постоянно оправдывался от возводимых на него все новых и новых обвинений.
Так обычно поступают бездари…
Или женщины в 21-м веке — последним ведь нужно беспрепятственно пользоваться ресурсами супруга, и если лаской их выманить нельзя, то нужно поставить себя в доминирующую позицию. Но только те и другие не понимают, что могут получить тем же самым в ответ, и это будет такой удар, отразить который им нечем, и они сами перейдут в слабую позицию, с которой им уже не выйти, как и хану — Шергази аж позеленел.
А что ты хотел — даров то твоих нет, как ты можешь меня обвинять, если сам не преподнес ничего ценного».
— Мои дары…
— Я их не вижу здесь, хан, зачем рассказывать о обещанном, если нет настоящего!
Бекович достал платок и вытер лоб, подавая условный ранее сигнал своим людям. Двадцать биений сердца и начнется схватка — он все же опередил противника, и теперь хан вынужден лихорадочно импровизировать, раз ему поломали планы.
Обеда не будет — спровоцирован конфликт, и решать его можно только силой. И тот, кто раньше начнет, имеет гораздо больше шансов стать победителем. Тем более тот, кто мнит себя охотником, внезапно превращается в жертву, ощущая, как на собственной шее сжались волчьи клыки, и вот-вот разорвут ее в клочья.
— И вот что еще…
Князь, хрустя парчовым халатом, обливаясь потом под стальной кольчугой, чуть наклонился, давая возможность ногам занять более удобное положение — серебряный горжет на груди блеснул. Это была единственная европейская деталь — даже облик Бековича выглядел так же, как у стоящих в юрте ханских приближенных, а за два месяца борода хорошо отросла и была черной как смоль. И он негромко заговорил, смотря прямо в глаза, опешившего от подобной наглости хана.
— И еще хан я тебе вот что скажу — ты осквернитель ислама! Ты хотел меня унизить, заставив клясться на книге пророка Исы, и я сделал это, чтобы убедиться в твоем лживом языке, о слюна шайтана! Я недаром привел сюда почтенного суфия с учениками из самой Бухары — они хорошо знают, что я ревностный мусульманин. А ты без всяких оснований оскорбил меня, назвав гяуром, подверг насмешкам и унижениям. Но ты не у меня в гостях, слава Аллаху, а я не у тебя — мы на поле брани! А потому не обессудь — и пусть все решит благородная сталь. Я чингизид — и за мной право мести!
И прежде чем пришедшие в себя приближенные хана сдвинулись с места и стали выхватывать сабли из ножен, Бекович двумя прыжками преодолел расстояние, отделявшее его от Шергази-хана, что продолжал восседать на шелковых подушках, выхватил спрятанный за пазухой двуствольный пистолет с уже взведенными курками…
Глава 26
Пистолет дважды грохнул в руке, но не Шергази-хан был мишенью — Бекович стрелял в двух сановников, что уже потянули сабли из ножен. Время словно замедлило свой бег, стало тягучим как мед, как патока. Он видел, как разрасталось одно пороховое облачко, потом второе — к удивлению, но осечки не случилось, как и промаха — один хивинец свалился сразу, второй схватился за грудь, под пальцами стало расширяться красное пятно на желтом, с черными полосками халате.
И перед глазами тут же предстало вытянутое в удивлении лицо хана — тот стал приподниматься, а пальцы правой руки уже схватились за рукоятку кинжала в левом рукаве. Вот только времени у повелителя Хивы не осталось — рукоятью пистоля со всей силы Бекович врезал по роскошной чалме, та немного смягчила удар, но не больше — хан рухнул как подрубленный. И на него сверху уже свалился еще один из хивинцев, бросившийся на помощь своему повелителю, но уже словивший пулю.
— Мулл и советника живьем!
Бекович громко выкрикнул совершенно ненужный приказ — каждый из его охранников примерно знал, что нужно делать, ведь недаром вечером несколько раз отрепетировали возможные действия. Но если ханские приближенные должны были быть уничтожены, то вот муллы и советник еще были нужны, и он решил заранее озаботиться свидетелями.
— Какой ты тяжелый…
Ухватив хана за халат, князь рывком потащил безвольное тело хивинского владыки прочь, ориентируясь на яркий просвет отдернутого полога. И старательно пригибался, хорошо понимая, что можно собственным телом словить в этой суматохе свинцовую пулю.
В шатре уже вовсю гремели выстрелы — ногайцы и уздени расстреливали из пистолей хивинцев. Все заволокло белым пороховым дымом, разглядеть что-либо, как и дышать было невозможно. А потому вырвавшись наружу, Бекович первым делом вытер глаза рукавом халата, и глотнул нагретого солнцем воздуха, чувствуя, как дрожат от невыносимого напряжения руки и ноги. Да и хан был тяжелой тушкой, выволочь которую наружу потребовало немало усилий — убивать повелителя Хивы не было смысла, по крайней мере, пока не станет ясна обстановка.
У шатра лежали вповалку трупы — полтора десятка в халатах и двое в зеленых мундирах. Удивляться такой пропорции не приходилось — тут сражались шведы, самые лучшие фехтовальщики из драгунского полка. Им и русские не могли ничего противопоставить, сами с охотой брали уроки, а хивинцы тем более — половина бодигардов хана легла сразу, расстрелянные в упор из пистолей. Оставшиеся попытались схватиться в
