И еще потому, что моя мама, учившаяся у Софроницкого, рассказывала мне, как на похоронах Софроницкого Гилельс целовал руки Владимира Владимировича…
Главной же виной Гилельса, по мнению М. Кончаловского, является его «плохое» отношение к своим студентам. В доказательство этого тезиса автор приводит слова Гилельса, сказанные им Баренбойму во время интервью для книги: «Так вот, в вышеуказанном интервью на вопрос, помнит ли он своих учеников, Гилельс сказал, что помнит только по их участию в конкурсах, кто что играл. А так нет. ”Тогда степень их одаренности измерялась участием в том или ином конкурсе и занимаемым на нем местом. Поэтому запоминалось только, где они играли и какое место заняли”. Я был потрясен»174. Далее следуют рассуждения о том, как лучшие качества русской интеллигенции именно в поколении Гилельса начали сходить на нет, а потом выродились в «торгашество, взяточничество и откровенный карьеризм» (т.е. начал этот процесс именно Гилельс, и еще почему-то Зак с Обориным). «Было ли это заявление Гилельса продиктовано скрытностью или тайной обидой на учеников (но за что?!) не знаю. Уверен только, что он ни при каких условиях никогда и никому не должен был так говорить»175.
Приведенный пример служит классической иллюстрацией того, что такое фраза, вырванная из контекста, вперемежку с откровенной неправдой. Начнем с того, что вопроса, помнит ли он своих учеников, Л.А. Баренбойм Э.Г. Гилельсу не задавал. И ответа «А так нет» или даже похожего на него не получал. Чтобы не быть голословной, приведу цитируемый М. Кончаловским абзац целиком, выделив при этом курсивом то, что автор книги «Созвучие» случайно или намеренно опустил:
«Л.А. Баренбойм: А после войны Вы вернулись в консерваторию? (Ничего похожего на вопрос, помнит ли он своих учеников. – Е.Ф.).
Э.Г. Гилельс: Да. Были у меня отдельные одаренные студенты. Но тогда степень их одаренности измерялась участием в том или ином конкурсе и занимаемым на нем местом. Поэтому запоминалось только, где они играли и какое место заняли. Некоторые ученики занимались у меня не до конца, потому что опять-таки из-за концертной деятельности я не мог уделять должного внимания педагогической работе»176.
Как видно из приведенной цитаты, Эмиль Григорьевич хорошо помнит, что у него были отдельные одаренные ученики (а не занявшие места на конкурсах). Помнит он также, что из-за его концертной деятельности не все у него учились до конца (например, ему пришлось в 1964 г. попросить Т.Д. Гутмана, которого он очень уважал, взять к себе четверых его учеников177; в сезоне 1964-65 гг. у Гилельса даже по неполному «Хронографу» Баренбойма – 65 концертов, включая трехмесячное пребывание в США и Канаде). Но главное даже не это. Данный абзац – это лишь продолжение разговора об учениках и педагогической работе, начатого ранее и приведенного на предыдущей странице книги Баренбойма.
Так вот, в начале этого разговора Эмиль Григорьевич произнес уже цитировавшиеся здесь слова о том, что «настоящий педагог мудрее меня…»; т.е. разговор о педагогике он начал с признания того, что не мог, в силу интенсивности своей концертной деятельности, уделять студентам достаточно внимания. Затем – слова: «Когда я преподаю, то я преподаю, как музыкант-исполнитель: сопереживаю с учеником. Если в его игре меня что-то не удовлетворяет, я нервничаю, сгораю (курсив мой. – Е.Ф.)». «Нервничаю, сгораю» – это равнодушие к студентам? Гилельс признался в том, что он слишком сильно переживает за студентов, сильнее, чем обычный педагог, не являющийся артистом. Он сгорал от всего – и сгорел в конце концов рано.
Эти слова находятся на том же развороте книги, что и процитированные М. Кончаловским; но он их не заметил или не понял.
Слова же о том, что запоминается только, кто на каком конкурсе играл и какое место занял, как и саркастическое замечание, что конкурсами измерялась степень их (студентов) одаренности, предшествуют словам, осуждающим конкурсы в принципе. Вот этот диалог: Л.А. Баренбойм: «Ваше отношение конкурсам?» – Э.Г. Гилельс: «Эту тему я не хочу даже затрагивать, тем более говорить о ней. Конкурсы, на мой взгляд, выродились, утратили прежнее значение»178. Иначе говоря, слова Гилельса о занятых местах – осуждение конкурсомании, он жалеет студентов, которые в такой гонке вынуждены участвовать и не могут в силу этого стать настоящими артистами. Но М. Кончаловский опять этого не понимает.
Может быть, в годы его учебы Гилельс переживал период особого увлечения конкурсами? Но у Ф. Готлиба, учившегося у Гилельса в те же 1963 – 1964 гг., читаем: «Помню, как порадовало его, когда я, получая программу на предстоящий учебный год, попросил Концерт Моцарта; и помню его резко негативную реакцию, когда, ближе к окончанию первого курса, заикнулся о подготовке к отбору на международный конкурс…»179.
Иначе говоря, все сказанное Гилельсом в этом диалоге перевернуто полностью. Гилельс признается, что слишком сильно переживает за студентов; сетует, что мало может уделить им времени; жалеет, что им мешает сложившаяся практика непременного участия в конкурсах. Автор книги понимает: Гилельс не любит студентов, за что-то на них обижен, и настолько к ним равнодушен, что даже не удосуживается их запоминать – помнит только формально занятые ими места.
Особенно поражает далеко идущий вывод: оказывается, именно с этого начались «торгашество, взяточничество и откровенный карьеризм» в консерватории. С чего? С откровенной неправды, подобной той, которую М. Кончаловский пишет о великом музыканте? Может быть, это недалеко одно от другого. Ставить же рядом с этими словами имена Гилельса, Зака, Оборина – кощунственно. Могу только повторить слова М. Кончаловского, что он сам ни при каких условиях никогда и никому не должен был так говорить, а тем более писать!
Не понимает автор и всей нелепости обвинений в равнодушном отношении Гилельса к «…нашему будущему, к нашей карьере. Огорчало меня и моих близких отношение Гилельса к Паше Месснеру [ассистенту Гилельса], очевидная неблагодарность. Во время его частых и длительных гастролей Паша, уже имевший свой класс, безропотно и более чем добросовестно занимался с его учениками. Гилельс ценил его, как музыканта, но, увы, в силу своего величия не считал себя обязанным ему, не помогал, не заботился о его продвижении в консерватории180».
Гилельс невероятно много сделал для карьеры и М. Кончаловского, и П. Месснера, и всех, кто имел счастье называться его учеником. «Ученик Гилельса» – это визитная карточка, открывающая любые двери в музыкальном мире. Имя ассистента Гилельса войдет в историю, тем более что Эмиль Григорьевич ценил его как музыканта.
Может быть, автор книги и этого не
