Лю Сяобо начинал, как литературный критик и профессор в Пекинском университете, довольно важная фигура, чтобы получать приглашения многих иностранных учреждений, таких как университета Осло и Колумбийского университета в Нью Йорке, тот самый Колумбийский университет Алис, в котором она будет защищать ее докторат; активизм Лю проявился еще в 1989 году, в году стольких событий, в году, когда пала берлинская Стена, в году фатвы, в году площади Тяньанмень, и именно тогда, весной 1989 года Лю ушел из Колумбийского университета и вернулся в Пекин, где устроил голодовку на площади Тяньанмень в поддержку студентов и правовых мирных методов протеста, чтобы предотвратить возможное будущее кровопролитие. За это он провел два года в тюрьме, и потом, в 1996 году, был осужден на три года перевоспитания работой за выражение мнения, что китайское правительство должно начать открытую дискуссию с Далай-Ламой о Тибете. Последовало еще больше наказаний, и с тех пор он жил под постоянным наблюдением полиции. Его последний арест случился 8 декабря 2008 года, случайно или намеренно, за один день до шестидесятой годовщины подписания Всемирной Декларации Человеческих Прав. Его содержали в неизвестном месте, без адвоката, без возможности писать или связаться с кем-нибудь. Означало ли разрешение на новогоднюю встречу с женой какие-либо перемены, или это был просто акт жалости, не намекающий ни на какой исход дела?
Алис проводит утро и часть дня, рассылая электронные письма от ПЕН-центра во все части мира, в поисках желающих поддержать массированный протест, который затевает Пол в защиту Лю. Она работает с какой-то яростной одержимостью, зная, что такие люди, как Лю Сяобо — краеугольный камень человечества, что у немногих мужчин и женщин найдется достаточно мужества, чтобы не побояться и рискнуть своей жизнью для других, и рядом с ним мы все — ничто, людишки, бредущие в своих цепях слабостей, безразличия и скучного конформизма, и когда такой человек готовится стать жертвой за свою веру в других, другие люди должны сделать все в своих силах, чтобы спасти его; во время работы Алис переполняется гневом, но к этому чувству присоединяется нечто вроде отчаяния, потому что она ощущает безнадежность их будущих усилий, и что никакое количество негодования не изменит планов китайских руководителей, и даже если ПЕН сможет пробудить миллионы людей, чтобы они забили в свои барабаны по всей земле, не так уж много шансов, что эти барабаны будут услышаны.
Она пропускает обед и работает все время до ее окончания, и, когда она выходит из здания и идет к метро, она все еще под впечатлением процесса над Лю Сяобо, все еще размышляет о том, как можно было интерпретировать появление жены в канун Нового Года, того же самого Нового Года, который она провела с Джэйком и группой их друзей в районе Аппер Уэст Сайд, когда все целовались в полночь, глупый обычай, но ей понравилось, ей понравилось целоваться со всеми; и теперь она спрашивает себя, спускаясь по лестнице в метро, если китайская полиция позволила жене Лю остаться с ним до полуночи, и если так, то поцеловались ли она и ее муж при ударах двенадцати часов, полагая, что им разрешалось поцеловаться, и если да, что бы это было такое — поцеловать своего мужа при таких обстоятельствах, с полицейскими, наблюдающими за тобой, и без никакой гарантии в том, что ты вновь увидишься с ним.
Обычно, она носит с собой книгу для чтения в метро, но утром она проспала на полтора часа, и еле успела выскочить из дома, чтобы попасть на работу вовремя, и она позабыла взять книгу; а поезд метро почти пуст в два-пятнадцать дня, не так уж много пассажиров для ее сорокапятиминутной поездки, чтобы она могла их изучать, замечательное ньюйоркское времяпровождение, особенно для перебежчика с глубинки, и если нет ничего читать и недостаточно лиц, она залезает в сумку, достает небольшой блокнот и черкает несколько ремарок о том, о чем она будет писать, когда попадет домой. Не только вернувшиеся солдаты отдалились от своих жен, напишет она, но они больше не знают, о чем разговаривать со своими сыновьями. Есть сцена в кинофильме, что задает тон этому разделению поколений, и об этом она будет сегодня писать, об этой одной сцене, в которой Фредрик Марч показывает своему сыну-старшекласснику его военные трофеи — самурайский меч и японский флаг — и ей кажется, что совершенно неожиданно, но абсолютно объяснимо, что сын не выказывает никакого интереса к этим вещам, что он охотнее говорит о Хиросиме и перспективе атомного уничтожения, чем о подарках, которые подарил ему отец. Его мысли — уже о будущем, о следующей войне, как будто прошедшая война стала уже далеким прошлым, и потому он не задает отцу никаких вопросов, ему не любопытно, как эти вещи стали сувенирами; и сцена, в которой отец представил себе, что мальчику было бы интересно услышать об его военных приключениях, кончается тем, что сын забывает взять с собой и меч и флаг, когда он выходит из комнаты. Отец — совсем не герой в глазах сына, он — пенсионер давно-ушедших времен. Чуть позже, когда Марч и Мирна Лой одни в комнате, он поворачивается к ней и говорит: Это ужасно. Лой: Что? Марч: Молодость! Лой: Разве у вас не было молодых в армии? Марч: Нет. Они все были стариками, как я.
Майлс Хеллер — стар. Эта мысль приходит к ней из ниоткуда, но как только появляется в ней, она понимает, что она обнаружила совершеннейшую правду, то, что отделяет его от Джэйка Баума и Бинга Нэйтана и всех других молодых людей, знакомых ей, от поколения говорливых парней, логоррея класса 2009 года; а в тоже время сеньор Хеллер почти ничего не говорит, не способен на малозначащие разговоры и отказывается разделить ни с кем все его секреты. Майлс был на войне, и все солдаты становятся стариками, когда приходит время возвращения домой, закрытые миру мужчины, которые никогда не говорят о своих боях. На какой войне маршировал Майлс Хеллер, интересно ей, что он видел, как долго он был там? Невозможно узнать, но, без сомнения, он был ранен, и он разгуливает с внутренней раной, которая никогда не заживет, и, скорее всего, поэтому она его очень уважает — потому что он страдает, и он никогда не расскажет об этом. Бинг болтает, и Джэйк ноет, а Майлс молчит. Совсем неясно, что он тут делает, в Сансет Парк. Однажды прошлым месяцем, вскоре после того, как он въехал, она спросила его, почему он покинул Флориду, и его ответ был очень расплывчат — У меня есть нечто незавершенное, о чем надо позаботиться — мог означать, что угодно. Что это незавершенное? И почему покинуть Пилар? Он, очевидно, влюблен в нее, так почему он приехал в Бруклин?
Если бы не Пилар, она бы стала волноваться о Майлсе. Да, ее немного смутило знакомство с такой юной старшеклассницей в смешном зеленом пуховике и красными шерстяными перчатками, но это чувство вскоре прошло, когда стало ясно, какой умной и собранной была она, и самое лучшее в этой девушке — это тот факт, что Майлс боготворит ее; и по наблюдениям Алис во время пребывания Пилар, ей кажется, что она — свидетель исключительной любви, и если Майлс может так любить, как он влюблен в эту девушку, то это означает одно, что рана внутри его нестрашна, что рана находится в какой-то части его души и не кровоточит на все остальное, и потому темная сторона Майлса не преобладает, как казалось ей до того, как Пилар жила с ними те десять-одиннадцать дней. Было трудно не завидовать ей, конечно, видя, как Майлс смотрел на свою возлюбленную, говорил со своей возлюбленной, касался свое возлюбленной, не потому, что ей хотелось, чтобы он так же смотрел на нее, а потому, что так не смотрел Джэйк; хотя было бы глупо сравнивать Джэйка и сеньора Хеллера, были времена, когда она не могла удержаться от этого сравнения. У Джэйка есть мозги, талант и амбиции, а в то же время у Майлса, со всеми его умственными и физическими достоинствами, совершенно нет амбиций, и он, похоже, просто проживает свои дни, не утруждая себя ни чувствами ни смыслом; и, все-таки, Майлс — мужчина, а Джэйк — все еще парень, потому что Майлс был на войне и состарился. Возможно, это как раз объясняет, почему эти двое так невзлюбили друг друга. С самого первого ужина, когда Джэйк начал говорит об интервью с Рензо Майклсоном, она тогда уже почувствовала, что Майлс был готов либо ударить его, либо вылить бокал вина ему на голову. Кто знает, почему Майклсон вызвал такую реакцию, но плохие отношения не прошли — наоборот, Майлс очень редко остается дома, когда Джэйк появляется к ужину. Джэйк продолжает приставать к Бингу с просьбой устроить встречу с Майклсоном, но Бинг все время откладывает время, говоря, что Майклсон — упрямый, замкнутый человек, и лучший способ добиться цели — это ждать до тех пор, пока тот не появится в его магазине на чистку пишущей машинки. Алис, возможно, сама могла бы тоже устроить эту встречу. Майклсон — давнишний член ПЕН, вице-президент в прошлом со специальным пристрастием к программе Свобода Писательству, и она разговаривала с ним всего неделю тому назад о процессе над Лю Сяобо. Она может просто позвонить ему завтра и спросить его, если у него найдется время для ее друга, но она не хочет делать ничего подобного. Он причинил ей боль, и она не в настроении помогать ему.
