с Бахариком привезли с собой стос. В карточные игры мы так и продолжали играть, и решили продолжить их в новой хате.
У Слона, который на свободе был далеко не из бедной семьи, под шконкой стояли целые коробки с запасом его личных вещей. Там было пару десятков различных разновидностей мыла, столько же пасты, дорогие хорошие станки и много чего ещё интересного. Его личные пожитки были соизмеримы с хатным общим.
Увидев это, мы сразу стали ему говорить, чтобы он поделился с хатой, на что Слон шёл в отказ. Дескать, «на общее уделил, а это моё». Тогда мы предложили ему сыграть. Слон и тут был неумолим. Если он и садился играть, то уходил после пары партий, в случае своих проигрышей. Но мы твёрдо решили его развести. Даже Фриц присоединился к моей с Бахариком затее. Я негодовал из-за того, что такое количество «басявого» мыльно-рыльного находится у одного человека, когда можно было уделить это на общее и собирать этапников. Слон был типичный Плюшкин, он регулярно получал ларьки и передачки и на тюрьме шиковал, хоть такое количество ему было без надобности. Мы же старались воспитывать в своей хате арестантов в братской атмосфере. Да и, что лукавить, я собирался на взросляк, где, по слухам, как раз больше единоличников, и нет такого, что каждый со всеми делится. Поэтому почти пустым ехать не хотелось.
И мы начали каждый день доводить Слона, давить на людское понимание и арестантскую солидарность. То бойкотировали его, не общаясь, то, напротив, наседали и разводили. Он сильно обижался, ругался с нами, но не делился. Один раз даже дошло до драки, я сцепился с ним в стойке прям на сдвоенной шконке, но мы успели только нанести по удару друг другу и нас разняли. Решающей каплей стало то, что, когда он спал, мы нарисовали на стене над его шконкой звезду Давида. Проснувшись, Слон так разозлился, что чуть не заплакал, заорал: «Да, забирайте всё, достали!!!!» — и выкинул все пожитки со своих коробок на шконки. Видимо думал, что мы сжалимся и не возьмём. Ох, как он ошибался. Вскоре, я уже укладывал в свою сумку новые крема для и после бритья, станки, с пяток разновидностей различного мыла, а Бахарик в другом углу хаты, уже раздавал новую партию в бур-козла. С ними я не пошёл, так как ждал подъёма на взросляк, не хотелось всё проиграть.
Наконец, настал столь долгожданный день. Прошло, наверное, с неделю, после того, как я заехал в 604. Я очень сильно ждал перевода и начал думать, что ожидание затянется на более длительный срок. Но вот меня заказали со всеми вещами. Быстро собрав дубок, хата села меня провожать. Собрали мне чая, блок сигарет, даже Слон подошёл и подогнал мне пару пачек. Обменялись на всякий случай контактными данными. Каждый желал напутствующие слова, говорили, чтобы я не посрамил там малолетку и задал «всем этим взрослякам».
Ближе к обеду тормоза открылись, и меня позвали на выход. Пора.
Подъём на взросляк
Все мои вещи поместились в одной большой спортивной сумке. Главное правило этапника — уместить пожитки в один баул. Иначе можно всё растерять — возят зеков далеко не в благоприятных условиях.
Перед отъёздом меня спустили на сборку. Я оказался там один, и время затянулось. Именно на этой сборке я ранее не был, хотя, катаясь по судам, перебывал почти во всех. Она была довольно узкой, свет тусклый, окна, как и в других сборках, полностью закрыты. Посидев немного на скамейке, я принялся изучать афоризмы и надписи на стенках. Затем моё ухо уловило тихую музыку, которая раздавалась с улицы. Подойдя к окну, прижал ухо к щели и услышал, что играет CWT. Неплохо, подумал я, хороший саундтрек под подъём на взросляк. Видимо, окна выходили в ту же самую сторону, что и в 610.
Вскоре за мной пришёл вертухай и повёл к автозеку. Я не знал точно, в какую тюрьму меня повезут, но ожидал, что на Капотню. Хаттаб, после подъёма на взросляк пару месяцев посидел на пятом централе, но потом его перевели по месту жительства. Я думал сначала, что и со мной так поступят, но, когда завели на сборку, понял, что еду в другой централ.
В автозеке уже сидело пару человек с Пресни и Медведково. Они ехали на больничку в Матросской тишине, где их и выгрузили, а меня повезли дальше.
Ехали довольно долго. Стояла жаркая погода, и я обливался потом. В автозеке что в жару, что в холод тяжко ездить, особенно на суды, когда он забит битком и делает длительные остановки. В жару ты весь мокрый, железные стены нагреты так, что не прислониться, а в морозы напротив, дубеешь от холода, как в холодильнике.
Наконец, мы въехали на территорию какого-то учреждения. Из решётки автозека особо не видно, где едешь, но я понимал, что мы приехали на централ. Меня выгрузили и провели на сборку. Оглядеть тюрьму со стороны не дали. Обычно мусора агрессивно реагируют, если начинаешь вертеть головой по сторонам, видимо, чтобы не замышлял побег. Да и во дворе тюрьмы особо ничего не рассмотреть. Завели на сборку, которая не сильно отличалась от сборок пятого централа. Разве что даже в совсем маленькой сборке, куда меня завели, был дальняк. Я подумал, что меня снова поведут ко врачу сдавать кровь, как и по приезду с воли на пятый централ, но, когда кормяк открылся, у меня лишь спросили, есть ли ВИЧ или туберкулёз. Получив отрицательный ответ, вертухай удалился.
Через некоторое время меня вывели со сборки. Подвели к двери, вывеска на которой гласила, что тут заседает кум. «Неужели и на взросле склоняют к сотрудничеству?» — подумал я. Зайдя в кабинет, не поверил своим глазам: за столом сидел Гмырин. Так вот куда его перевели! На пятёрке мы слышали, что он живёт в Кузьминках, видимо, перевёлся поближе к месту жительства. По его глазам было видно, что он меня узнал. Гмырин лениво спросил, по-прежнему ли сижу я в массе, чтобы понять, в какую хату меня определить. Сказал, чтобы не вздумал и здесь шизить, а то быстро уеду на кичу. Про сотрудничество даже и не заикнулся.
После того, как я вышел от кума, меня повели в каптёрку, в которой я получил комплект постельного белья и матрац. Он показался непривычно тонким после матраса с малолетки, который я набил ватой с нескольких машек бывших сокамерников,
