— Осьминог!..
Над ним в венце толстых кожистых канатов, расходившихся во все стороны, висел огромный черный клюв с загнутым острым кончиком. Повыше, за венцом, в глянцевито-коричневой округлой массе сверкали зеленоватым светом два громадных, как чайные блюдца, глаза. Они бесстрастно и неподвижно смотрели в лицо Павлика, и он чувствовал, как под их холодным взглядом леденеет его кровь, немеет тело, цепенеет мозг. Он хотел крикнуть, позвать на помощь, но из горла вырвались одни лишь хриплые, нечленораздельные звуки. Потом он почувствовал, что какая-то непреодолимая сила влечет его по направлению к выходу.
Все это короткое время Павлик слышал громкое пыхтение, брань и крики Скворешни:
— Меть ему в глаза, Марат! В глаза, в глаза! В тело бесцельно! Студень… желе… Вот… вот так!.. А-а-ах! А-а-ах! Вот тебе! Не сопротивляйся его щупальцам! Пусть он сам притягивает тебя поближе к глазам…
— Он мне одну руку прижал к туловищу, — слышался задыхающийся голос Марата. — Сколько их… сколько их!.. Все новые, Цой! Цой, помоги!..
— Есть помочь, — спокойно ответил Цой. — Ага!.. Не любят, голубчики, электротока. Корчатся, как береста на огне.
— Прижимайтесь к стенке, к борту! — закричал зоолог. — Не расходитесь! Павлик! Павлик! Где же ты?
— Арсен Давидович! — опять послышался ровный голос Цоя. — Без перчаток Скворешня здесь мало полезен. Пусть он лучше поищет Павли…
И вдруг все смолкло. Фонарь на шлеме погас. В окутавшей Павлика плотной тьме ничего не было видно, кроме двух сверкающих зеленоватым пламенем, как будто лукавых глаз и всюду вспыхивающих искорок на морских перьях. Павлик чувствовал лишь, что его медленно влекут куда-то, где чуть зеленеет какой-то слабый просвет — выход из трюма.
В диком, непереносимом страхе он забился в своем скафандре и громким, отчаянным голосом закричал:
— Спасите!.. Арсен Давидович!.. Марат!..
Ответа не было. Проносились обрывки мыслей, и среди них мелькнуло: «Испортилось радио… Почему?.. И фонарь. Оба сразу. Почему?»
Вдруг крошечная надежда мелькнула в сознании Павлика: «А может быть, осьминог ничего не сможет сделать со скафандром. Меч-рыба не побила его. Кашалоту не под силу…»
И действительно, он лишь теперь осознал, что не чувствует никакого давления, никаких болей от могучих, вероятно, сжатий гигантского головоногого. Павлик сразу ободрился. Глаза уже привыкли к темноте, и Павлик, осмотревшись, увидел, что осьминог, возвышаясь над ним двухметровым холмом, держит его, опутав тремя гибкими руками, а остальными упирается в дно и ползет к выходу. Гладкое тело и руки легко раздвинули перепутанную завесу водорослей и выскользнули из трюма вместе с добычей.
Снаружи было светлее. Посмотрев кверху. Павлик заметил над судном легкое серебристое сияние.
«Они еще там… — подумал он. — Дерутся…»
Опять страх охватил его. Что, если они погибнут? Марат говорил, что этих чудовищ так много… Кто тогда придет к нему на помощь? И что будет делать с ним осьминог, если не сможет одолеть скафандр? А вдруг он разгрызет все-таки скафандр? Павлик с опаской посмотрел на огромный острый клюв головоногого. Арсен Давидович недавно рассказывал ему, что осьминоги в состоянии разгрызть и размельчить самые твердые раковины… Глупости!.. Такой твердый металл!
Осьминог отполз метров на десять от судна и остановился. Очевидно, ему не терпелось, голод, торопил его. Гигантские щупальца-руки, волнуясь, извиваясь, сжимаясь в бугры и растягиваясь, подтаскивали Павлика к клюву. Несомненно, осьминог напрягал всю силу своих рук, чтобы раздавить оболочку этой странной добычи, прежде чем начать пожирать ее. Однако все его усилия были напрасны. Это, очевидно, стало раздражать животное. Свет в его глазах переходил из зеленоватого в желтоватый, по телу стали пробегать разноцветные волны, меняя свои оттенки: за фиолетовой волной бежала, незаметно сливаясь и переходя в нее, серая, бурая, за ней коричневая, потом вдруг вспыхивали и пролетали вдоль всей поверхности тела белые и черные молнии, и вновь бежали и набегали друг на друга красочные полосы. Несмотря на весь ужас своего положения. Павлик как очарованный застыл на несколько мгновений.
Вдруг он почувствовал, что ноги его, помимо воли, начинают сгибаться в коленях и все больше и больше поджимаются к телу. Стало больно. С каждой секундой боль делалась острее, невыносимее. В то же время руки осьминога легко, как орех, перевернули Павлика головой вниз и начали пригибать голову к животу. То, чем так гордился Крепин, создав свой скафандр, — гибкость, — превращалось теперь в его слабое место и грозило гибелью Павлику. Осьминог скатывал Павлика, прижимая ноги к спине и голову к животу.
Павлик не выдержал и закричал от ужасной боли. И в тот же миг, как будто испугавшись этого крика, осьминог ослабил свои чудовищные объятия и поднял высоко над собой — почти на десять метров — огромные, как удавы, руки.
Павлик свалился на песок, и, еще не придя в себя от перенесенной боли, в первый момент ничего не соображал. Но уже в следующее мгновение он увидел, как совсем близко от него пронеслась гигантская тень невероятно огромной рыбы, остановилась над ним, а хвост, величиной с ворота, шевелясь плашмя сверху вниз, даже не задев Павлика, отбросил его одним волнением воды обратно к пролому в борту судна. Павлик мягко перевернулся и сел спиной к судну.
«Кашалот!» — решил он, как только смог полностью рассмотреть своего неожиданного спасителя.
Перед ним был великолепный представитель семейства из воинственного подотряда зубатых китов, не менее двадцати пяти метров длиной. Его огромная, тупая, как будто вертикально срезанная спереди голова занимала около одной трети длины и имела почти два метра толщины. Под ней, почти под прямым углом, свисала длинная узкая челюсть, вся утыканная рядами огромных конических зубов. Маленькие бычачьи глазки злобно сверкали с обеих сторон посередине головы при виде лакомой добычи.
Голова кашалота была уже вся оплетена толстыми руками осьминога. Они то отделялись от нее, и тогда клочья кожи, вырываемые присосками, разлетались в стороны; то вновь прилипали к телу врага, сжимая его. Одна из рук осьминога — длинная, десятиметровая змея — попала в раскрытую пасть кашалота и, как будто отрезанная ножницами, извиваясь в конвульсиях, медленно опустилась на дно.
Кашалот был, вероятно, старым, опытным бойцом. Его черная, шелковисто лоснящаяся кожа была усеяна, как огромными оспинами, круглыми, величиной от пятака и до чайного блюдца, углублениями — следами от присосков гигантских головоногих. Несколько больших шрамов — следы китобойных гарпунов — пересекали его широкую спину и крупные бока. У самой головы еще торчал обломок гарпуна, глубоко вонзившегося в тело кашалота. Другой обломок, поменьше и потоньше, виделся на боку огромного животного, ближе к хвосту.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
