«Час пробил, — вздохнул азенат. — Нужно занять позицию». Ишвен устало согласился. Отношения между ними и так никогда не были хорошими, но за последние дни они еще больше ухудшились. Тириус случайно подслушал разговор между капитаном и одним из его подчиненных. Его называли «идиотом» и говорили о его скорой смерти.
Смерть.
Тириус все время думал о ней.
В этом полумраке его поджидала смерть.
Вечером к нему подсел Тубальк. Но даже его присутствие не принесло успокоения. Ишвен жалел, что втянул его в эту историю. Не нужно было слушать возражения найана. Ведь он помнил о предсказании ишвенской девочки там, в деревне. Ночь в «Пурпурных занавесях». Воспоминания о происшедшем то и дело возвращались к нему: они проходили сквозь него, и он не мог их удержать. Он вспоминал Полония. Он вспоминал Алкиада. Все произошло так быстро. Нарушенные обещания. Внезапная слава: бессмысленная и кровавая. Его отправили сражаться с сентаями. Зачем? Его теперешние кошмары не были ни на что похожи. Они были как кровавые вихри, полные стонов, разверстые как раны.
Утром тринадцатого дня генерал Бархан лично разбудил своих людей, широкими шагами обойдя весь лагерь. Солдаты проснулись с проклятиями. Им совсем не дали выспаться. Тириус же той ночью вовсе не спал. Он был уже одет. На нем была его боевая кольчуга, а во взгляде зияла пустота. Что тут сказать? Вот оно и пришло, то самое утро.
Через некоторое время, на ходу заканчивая сборы, к нему подошел Тубальк.
— Тириус, все в порядке?
— Не волнуйся.
— Ну что, час настал?
— Час настал.
— Тириус, я хотел тебе сказать… Не знаю, в чем ты себя обвиняешь. Посмотри на меня. Я хотел тебе сказать… что я с тобой. Мы выиграем эту битву. И поедем назад в Дат-Лахан. Мы найдем Ланию и вернемся домой. Навсегда.
Ишвен взглянул на друга. В его взгляде читались храбрость и прямота. Он отвел его за свой шатер.
— Уходи, Тубальк.
— Что ты сказал?
— Уходи. Беги. Сейчас же.
— Ты сошел с ума?
— Напротив. Мой ум ясен, как никогда. Эта битва чрезвычайно опасна. Наш план безумен, и я совершенно не доверяю Пеладону и его людям. У меня дурные предчувствия. Я вижу во сне реки крови, друг мой. И просыпаюсь от криков моих солдат. Они умирают. Все умирают.
У него в глазах блестели слезы. Он отвернулся, шмыгнул носом.
— Помнишь ишвенскую девочку? Которая гадала нам по руке?
— Тириус…
— Нет, постой. Она сказала, что мы погибнем. Все трое. Помнишь? Ей это казалось неизбежным. Ты спрашиваешь меня, не сошел ли я с ума? Мы идем сражаться с сентаями, Тубальк! Конечно, мы погибнем. Беги, друг мой. Если ты сейчас не уйдешь, ты погибнешь. Как и мы все.
— Тириус, послушай меня.
Ишвен обернулся, кипя от злости. Он схватил найана за плечи и припер его к скале.
— Нет, Тубальк. Я приказываю тебе не вступать в бой, слышишь? Я твой генерал. Ты обязан мне подчиняться. Даже не думай идти за мной. Не думай защищать меня или что-либо для меня делать. Если ты подойдешь ко мне ближе, чем на сто шагов, я за себя не отвечаю. Возвращайся в Дат-Лахан. Забери из монастыря Ланию. И отвези ее в родную деревню.
Он развернулся и стал быстро удаляться, кусая губы. Тубальк на секунду замер, потом вдохнул обжигающего воздуха и помотал головой.
* * *
Меньше, чем через два часа начался штурм.
Люди Пеладона вызвали первый обвал. С помощью рычагов, установленных в нужных местах на вершине утеса, они сбросили вниз огромные валуны, которые, падая, увлекли за собой другие. Четырьмястами шагами ниже каменные глыбы разбились о дно ущелья. Разбились буквально в пыль — сила удара застала сентаев врасплох. В один миг они потеряли, может быть, четверть своих бойцов. После этого они нанесли ответный удар.
Устроившись на небольшом утесе вместе с двумя адъютантами, генерал Бархан руководил первой частью операции. Он видел, как его войска пошли на приступ. Он видел, как сентаи отступили, чтобы вновь двинуться вперед, как отливающая и вновь набегающая на берег волна. Столкновение между двумя армиями было ужасно. Поначалу казалось, что азенаты сразу же стали хозяевами положения. Но на самом деле они слишком далеко углубились в ряды противника. Очень скоро отступление стало невозможно, и ловушка захлопнулась. И началась резня.
Верховые животные сентаев, изрыгавшие струи кислоты, всегда попадая в цель, казалось, парили над землей. Их хозяева использовали оружие, о котором большая часть азенатов никогда не слышала. Мечи с зазубренными лезвиями. Копья с выдвигающимися крючьями. Арбалеты с тремя стрелами. Они двигались со сверхъестественной быстротой. Более того, казалось, для того чтобы общаться друг с другом, им не нужны слова. Они кричали ради удовольствия, но никто не отдавал никаких приказов и в то же время, похоже, каждый знал, что ему делать.
Ужас в глазах солдат, отступающих перед не чувствительными к ударам монстрами с металлической шкурой. Паника при виде упавших на землю, кричащих что есть сил товарищей с лицом, изъеденным кислотой. Все сентаи постепенно спешились. Пронзительный свист, предвкушение кровопролития. Входящие в плоть зазубренные клинки. Вырванные из орбит глаза. Вспоротые животы, дымящиеся внутренности. Крики ужаса, заглушающие бесполезные приказы. Полнейшее смятение.
Вцепившись руками в поводья, Тириус Бархан понял, что все его люди погибнут. Он оцепенел от ужаса. Вот как за несколько минут можно перейти от заранее спланированной атаки организованной, хорошо обученной армии в несколько тысяч человек к почти сверхъестественной панике, к хаосу обезумевших людей, изуродованных тел, умоляющих о пощаде губ. Песок постепенно пропитывался азенатской кровью. А солнце, бесстрастный свидетель бойни, медленно двигалось к зениту.
Тириус опустил забрало на своем шлеме и бросился в атаку.
Он не видел, как его адъютант за его спиной выхватил меч. Он не знал, что ему только что удалось ускользнуть от смерти — на этот раз. Лишь этот миг имел значение. Лишь его ярость.
Он обнажил меч и бросился в гущу сражающихся. На его пути вырос первый сентай. Сильным ударом меча Тириус снес ему голову. Другой гнусно ухмыляющийся монстр попытался сбросить его с коня. Он нанес ему удар прямо в лицо, и чудовище покатилось по пыльной земле.
— Отступайте! — кричал он. — Отступайте!
К нему вернулся его ночной кошмар. Его вдруг охватило непереносимое отчаяние, отчаяние, к которому примешивались чувства вины, сожаления и ужаса, и он думал лишь об одном: убивать, убивать, чтобы спасти своих людей. Но было уже слишком поздно.
Одной рукой удерживая поводья своей лошади, ишвен развернулся, чтобы снова ринуться в атаку. Он обвел взглядом поле битвы. Три четверти его людей уже лежали на земле. Другие пытались бежать. Когда он вновь занес клинок, в голову его коню попала стрела. Животное встало на дыбы, а затем рухнуло наземь. Тириус упал вместе с ним, но тут же вновь вскочил на ноги. Его шлем был весь в трещинах, но меч он по-прежнему сжимал в руке. Он с размаху ударил им одного из врагов, затем сделал выпад и отрубил другому противнику руку. Третий обрушил Тириусу на грудь свой обоюдоострый топор, и ишвен упал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
