Джон взялся распинаться в любви к Италии. И поспешил спросить у Марии, куда бы ему повезти жену на каникулы.
– У меня есть один знакомый, – сказала Мария, – он управляющий в гостинице к югу от Неаполя, на побережье. Отель «Кастеллабате». Я и владельца неплохо знаю. Его зовут Винченцо Мандольфи. Славный старомодный отель. Я туда сама приезжаю, когда охота вырваться на день-другой, отдохнуть от суеты. В этом отеле, кстати, когда-то останавливалась моя мама с одним из любовников, но я не позволяю этому обстоятельству испортить мне отдых…
Мужчины рассмеялись. Она одарила их улыбкой и продолжала:
– В «Кастеллабате» невероятно красиво! Расположен отель удачно: со всех сторон крутые обрывы, и море чудесное, глубокое, там прекрасное купание. Я туда ездила, когда шла на поправку после рака груди.
Мужчины проявили интерес к этой теме, но Мария не стала распространяться.
Появились Стивен с Пенелопой, и хозяева сразу подвели их к столику с устрицами и тарталетками. Официант наполнил шампанским их бокалы. Неподалеку в Голубой гостиной Джереми и Руперт чинно танцевали с Хетти и Джуди. Гости прибывали – в основном соседи с Коутс-роуд.
Генри появился с запозданием; он сопровождал Валентина Леппарда, который уютно устроился в инвалидной коляске с электрическим мотором. Фрэнк вышел к ним, чтобы приветствовать знатного гостя.
– Сожалею, профессор, что вам приходится передвигаться в инвалидной коляске, – сказал он, поздоровавшись.
– Не извольте беспокоиться, – отвечал тот. – И не суетитесь. В ней удобно. Кроме того, когда я в коляске, люди реже со мной заговаривают. Терпеть не могут наклоняться, чтобы разговаривать. Прямо как вы.
– Нет-нет, – улыбнулся Фрэнк. – Мне совсем не трудно.
– Ну, тут не о чем и спорить. Я вообще-то решил зайти к вам посмотреть на ваши розы «Кифтсгейт» – я так понимаю, они только что зацвели.
– Верно, сейчас покажу.
– Только не надо меня никому представлять. Я терпеть не могу пустопорожние светские разговоры. Я, знаете, считаю Англию спокойным, тихим захолустьем. А то по телевизору или по радио в новостях как услышишь, что творится в каком-нибудь Бангладеше – там, похоже, все население без конца орет. Мы-то, англичане, так себя не ведем?
– Конечно нет. А вы с Генри не желаете вина?
Валентин сделал вид, что не расслышал, и двинулся потихоньку вперед в своей коляске, громко заметив Фрэнку:
– Кстати, Фрэнсис, эта ваша новая итальянская дамочка, она ведь довольно надменная особа, разве нет?
Как раз в этом самое время довольно надменная итальянская особа разговаривала с Хетти Чжоу в Голубой гостиной.
– Меня здесь, в Хэмпден-Феррерс, приняли очень радушно, – сказала Хетти. – Очень мило с их стороны, вот и спасибо.
– Ну, я сама всего лишь гость, – отвечала Мария. – Но вы правы: здесь почти все очень симпатичные.
Хетти вдруг расплылась в обезоруживающей улыбке:
– А вы, говорят, влюбились в историка, Фрэнсиса Мартинсона. Это правда или так, одни слухи?
Марию несколько ошеломила такая прямота, и она ответила, что просто решила остановиться у него на несколько дней.
– Мой вопрос, наверно, слишком прямолинеен, – тут же сказала Хетти. – Пожалуйста, извините меня а знаете ли, сама вот совершенно неразумно влюбилась вот в этого жуткого Джереми…
И она стиснула локоть Джереми.
– Ой, поосторожней! – сказал Джереми. – Не забудь, меня весь день продержали в полицейском участке. Но я потом принимал душ.
Хетти поцеловала его в щеку, повернулась к Марии в напрямик спросила, влюблена ли та.
– Мисс Чжоу, только вам признаюсь, поскольку между нами, женщинами, не должно быть недомолвок… А вы, Джереми, отвернитесь и не слушайте. Да, я влюблена во Фрэнка. Уже давно, много лет. Но у меня, к сожалению, есть муж…
Хетти разве что плечиком не дернула. Широко улыбнулась:
– Но ведь он в Италии, а значит, вам никто не мешает. Так?
Мария не могла не расхохотаться. И тут в гостиную величаво вплыла сухопарая фигура. Шэрон Боксбаум. Грозно оглядываясь, она отказалась от предложенного ей бокала шампанского.
– Мамма миа! – воскликнула Мария. – Джереми, бегите скорее в сад, надо предупредить Стивена, что его жена пришла. Я поговорю с ней и задержу. Руперт, помогите мне нейтрализовать вашу мать.
И они с Рупертом направились к Шэрон.
– Мам, а ты… э-э-э, не дашь мне «Мальборо»? – попросил Руперт. – Что-то так курить захотелось…
Шэрон уставилась на сына.
– Где твой отец? – осведомилась она.
– Откуда я знаю. Он что, здесь? – деланно удивился Руперт, изо всех сил стараясь выглядеть полным идиотом.
Она не ответила. Открыла сумочку, вынула пачку сигарет. Предложила сыну, потом ткнула пачкой в сторону Марии:
– Курите?
– Спасибо, – сказала Мария. – С удовольствием. Очень признательна. Так, знаете ли, трудно бросить курить… – И Мария какими-то ужимками изобразила, насколько беспомощна. – Это ужасно, просто позор, я знаю, знаю, – говорила она.
Все трое закурили. Кончик сигареты у Шэрон резко вспыхнул, она бросила на Марию исполненный ненависти взгляд:
– Может, и позор, только эти ваши наркотики – куда больший позор! Я только что видела это интервью, и вы так спокойно признались – похвастались! – что принимали героин.
– Не героин, миссис Боксбаум. Я принимала опиум.
Шэрон тряхнула головой, словно желая избавиться от одолевавших ее видений.
– Ладно, пойду искать мужа. Извините. Желаю приятного вечера.
– Нет, это вы меня извините, миссис Боксбаум! У вас, как я понимаю, на участке какой-то совершенно умопомрачительный бассейн? Вы не будете возражать, если я как-нибудь зайду на него поглядеть?
– Как-нибудь в другой раз! – рявкнула Шэрон и выбежала из дома в сад.
Валентин, искусно маневрируя в кресле-каталке, тем временем забрался в глубины дома и попал в библиотеку Фрэнка. Генри бесцельно последовал за ним с бокалом в руке.
Полки на стенах кабинета были уставлены книгами по истории; кроме того, были представлены множество древних авторов и довольно солидная подборка современных. Валентин с одобрением отметил, что в библиотеке имеется раздел философии. И прозы, причем многие книги изданы довольно давно. Разглядывая книги полузабытых авторов – Эрика Линклейтера, P.C. Хатчинсона и прочих, он вскрикнул от неожиданности:
– Боже мой, смотрите, Генри! Подумать только: Розамунд Лейман![40]
Валентин вытащил с полки романы Лейман и обнаружил, что все это первые издания, по-прежнему в суперобложках. Роман «Погода на улицах» – с посвящением матери Фрэнка Лавинии Мартинсон; автор сделала на нем дарственную надпись.
– Вот бедняга! Неужели Фрэнк такой сентиментальный? Кто бы мог подумать!
И Валентин мрачно потряс головой. Да, в наше время никому и ничему нельзя верить.
– По-моему, он никогда не был серьезным историком, – сказал Генри. – Слишком уж часто по телевизору выступает. Этакая склонность к самовозвеличиванию – всегда, знаете ли, признак порока. Я заметил, он с этой итальянской графиней шашни завел.
– Именно. Вы представляете? Эта нахалка заявилась ко мне с визитом. Я, видите ли, когда-то был очень близко знаком с ее матерью, давным-давно. Весьма была приятная дама. Не то что дочка, ни в какое сравнение не идет. Мы с этой графиней только начали довольно мило разговаривать, как она вдруг вскочила и вылетела вон! Никакого воспитания.
Генри, улыбнувшись, взглянул на него из-за обложки романа «Отказ»:
– Полагаю, вы ее чем-то обидели, а, Вэл?
– Да ничего подобного. Я был сама вежливость. Просто у нее, видимо, скоро месячные. Вот станешь таким древним стариком, как я, – тоже позабудешь, что у женщин случаются такие расстройства.
Стивен Боксбаум и Пенелопа Хопкинс, тесно прижавшись друг к другу, танцевали на террасе вместе с другими парочками – трио играло медленные сентиментальные вальсы. Они как раз завели старую любимую мелодию – «Судьба», и тут Стивен увидел через плечо Пенелопы, что на них надвигается его жена.
– Пенни, сейчас будет скандал. Скорей уходи, иначе тебе несдобровать.
Обернувшись, Пенелопа увидела, как Шэрон яростно затянулась сигаретой.
– Никуда я не пойду.
Шэрон двинулась на Стивена, разъяренная, нескладная, кожа да кости.
– Так вот ты где пристроился! Ах мерзавец, негодяй, ах предатель!
Стивен надел очки, чтобы выглядеть солиднее.
– Дорогая, прошу тебя, давай без сцен. Это, между прочим, миссис Хопкинс. Мы только что познакомились Вы ведь, кажется, не знакомы.
– Ах ты лживый подонок! Мне-то известно, что все эти годы творилось у меня за спиной.
И Шэрон пустилась в детальное, неистовое, очень живописное описание особенностей его личности. Пары перестали танцевать: одни – чтобы лучше слышать, другие – чтобы сбежать. Музыка смолкла. Пенелопа не уходила, и ее окатывала волна брани.
