Вероятно, от тоски? От оскорбления? От несуществования?
Однажды, будучи гораздо помоложе, я как-то раз зимой «учудил». На лыжах любил я ходить на длинные дистанции. Как-то мимоходом купил в «Спорттоварах» светящийся компас — и вдруг с таким мальчишеским озорством подумал: «А вот сумею я пройти в одну ночь по азимуту тридцать пять километров от Киева до деревни Литвиновка?» Определил я по карте прямую: Пуща-Водица, дальше леса, леса и только по пути одна замерзшая речка Ирпень. Доехал трамваем до Пущи-Водицы и пошел через леса в ночь на лыжах. Изматывали глухие чащи, думалось о волках, но вдруг — о чудо! — неведомая, крепко убитая, точно, точно в моем направлении дорога. Такой по карте совершенно не предвиделось, я лихо заскользил по ней, как ветер, и вдруг панически затормозил, чуть не упал: дорога вела в концлагерь — колючие проволоки, вышки, прожектора. Ох и крюку же пришлось дать из-за этого сияющего лагеря, потом вносить поправки в свой азимут, поэтому я не понял, почему вышел не на деревню Литвиновка, а на деревню Рыкунь, добрых километров семь правее, лагерь ли меня так сбил, или на карте по стратегическим соображениям деревня Рыкунь обозначена как Литвиновка? Тогда это меня совершенно не удивило. Это я сейчас удивляюсь.
16 февраля 1974 г.
Комплекс пленного
Существует термин «комплекс пленного». На войне случается, что иногда даже весьма отважный солдат, попав в плен, через несколько дней, а то и через несколько часов оказывается полностью подавленным комплексом пленного.
Словно и не было вчерашнего энергичного, находчивого, агрессивного воина и забияки: глаза у него потухли, руки повисли, как неживые, плечи сгорбились, а в лице и всей наружности — апатия.
Я помню, как во время войны говорили: не «ведут пленных», а «пленных гонят». Пленные — это не группа энергичных людей. Пленные — это стадо.
Не знаю, изучают ли где-нибудь в военных академиях это явление всерьез, отражено ли оно в каких-нибудь руководствах по управлению пленными людскими массами, но во всяком случае те, кто берет в плен и управляет плененными, знают его практически.
Причем любопытно, что сами удачливые победители, такие безгранично властвующие над стадом пленных, такие бравые диктаторы, садисты и охальники, на поверку оказываются (перевернись вдруг события и попади они сами в плен) наиболее быстро впадающими в комплекс пленного.
Наряду с исключениями, только подтверждающими правило, тому есть тысячи и тысячи примеров. Какой-нибудь эсэсовский штурмбаннфюрер, бывший вчера начальником концлагеря смерти, разряжавший пистолет в людские затылки с простой деловитостью прихлопывания хлопушкой мух, — бог и царь, властитель жизни и смерти, теоретик и ледяной кристалл силы, отваги, решения — вдруг попав сам в разряд пленных, терял человеческий облик с особой скоростью, опускался особенно низко, до состояния червя, или «шакала», как заключенные называют таких в советских лагерях. Кто читал «Один день Ивана Денисовича», безусловно, запомнил «шакала» Фетюкова, который был крупным советским тузом когда-то, богом и громовержцем — не подступись! А в лагере оказался самым жалким, до гнуси ничтожным пресмыкающимся, шакалящим двуногим, первым кандидатом в трупы.
А те, такие грозные, теоретики и практики массового террора в революцию и после нее, одним росчерком пера подмахивавшие смертные приговоры сотням и тысячам, — когда пришла пора на них, оказывались ничтожествами, блеющими от страха, с первого же момента во всем признающимися, сыплющими всех и вся, лишь бы продлить существование своей шкуры, шакалящими хлебную корку, лижущими миски и ворующими у соседа окурок.
Так умозрительно иногда жаль, что мы не знаем в подробностях любопытных последних недель, дней и минут, скажем, таких великих героев, как Ягода, Ежов, тот же Берия. Отнюдь не для щекотания мстительного чувства, а именно — для интереса. Хотя, наверное, и от некоторой мстительности трудно удержаться любому человеку, которому ничто человеческое не чуждо.
Даже Солженицын в одном месте «Архипелага ГУЛАГ» признается, что не может удержаться от несколько нехристианского все же чувства, представляя себе, как по заплеванному полу лезет на свое место под нарами бывший великий прокурор республики, организатор всех вопиющих, диких процессов еще при Ленине, изобретатель показательных процессов при Сталине товарищ Крыленко, затем по логике советского террора сам же оказавшийся врагом народа и пущенный в расход. Мало сохранилось о нем, всего лишь моментальный кадр, деталь. Процитирую это место из Солженицына:
Иванов-Разумник пишет, что в 1938 г. он сидел с Крыленко в одной камере в Бутырках, и место Крыленко было под нарами. Я очень живо это себе представляю (сам лазил): там такие низкие нары, что только по-пластунски можно подползти по грязному асфальтовому полу, но новичок сразу никак не приноровится и ползет на карачках. Голову-то он подсунет, а выпяченный зад так и остаётся снаружи. Я думаю, верховному прокурору было особенно трудно приноровиться, и его еще не исхудавший зад подолгу торчал во славу советской юстиции. Грешный человек, со злорадством представляю этот застрявший зад, и во все долгое описание этих процессов он меня как-то успокаивает.
Конец цитаты. Неплохо, а?
А почему бы в воображении не схулиганить? А могли бы вы, например, представить, что сломайся в машине какой-либо винтик — и под нары вот этаким образом пополз бы, скажем, сам товарищ Сталин? Вы подумайте. Можете себе представить? Я могу, очень просто, очень выпукло и ярко, объемно это могу себе представить.
Могу себе представить громкий показательный судебный процесс под председательством, ну, скажем, Бухарина, на котором Иосиф Сталин признается, что был агентом международного империализма. Врага народа Сталина-Джугашвили — к расстрелу. Демонстрации и восторженные кличи масс. Слова в песнях на ближайшие десятилетия такие: «Бухарин — наша слава боевая, Бухарин — нашей юности полет. С песнями борясь и побеждая — за Бухариным народ идет!» Даже вполне складно. Вместо Царицына — Бухаринград, Волго-Донской канал имени Бухарина. Почему нет? Почему — нет?!
Во время войны жила такая народная мечта: победив Германию и поймав Гитлера, посадить его в клетку и возить по городам. Воображению это очень ярко представлялось. А любопытно бы вел он себя в клетке, особенно если кормить его сырой картошкой или через день баландой из свеклы, как в Дарницком концлагере военнопленных. Гитлер, подавленный комплексом пленного, — это было бы любопытное зрелище, может, и кровь холодящее в жилах. Сталину в ожидании приговора просто отвести бы место под нарами, как вот его коллеге и исполнителю Крыленко, и, знаете, в несколько дней был бы не Сталин — стал бы простой, типичный, лижущий миски шакал Фетюков.
Все это фантазии. Вслед за грешным Солженицыным меня, грешного, тоже несколько утешает, но уже в данных случаях несколько другое: я считаю, что самые жуткие кары, похуже клеток или ползания под нары, эти странные человеческие типы, вроде Гитлеров, Сталиных и им подобных, устраивают себе сами. Свою жизнь они не проживают вольно, гармонично и счастливо, но смертельно грызутся в свалке, только клочья и куски мяса летят от растерзанных противников — сверхнапряжение сил, ни сна ни отдыха без бдительности, морда все время в чужой крови — фу-ты ну-ты, это один-единственный срок, отпущенный тебе, на этой такой интересной зелено-голубой Земле-планете, с таким бездонным синим небом, сверкающим Солнцем — ухлопать этот срок таким бездарным питекантропским, ихтиозаврским способом — по-моему, это такое несчастье, такая кара, хуже которой и выдумать нельзя. Так что даже не важно, попадают ли они там в клетку или под нары или не попадают: они сами наказывают себя больше любой меры в любом случае.
Хуже для тех, кто не такие, как они. Кто не хочет переводить таким дурацким способом свою, данную ему лично, жизнь. Почему они должны при этих выродках мучиться, страдать, гибнуть — совершенно непонятно.
Является ли это обязательным законом общественного бытия? Совсем нет: известна масса примеров, когда облеченные властью сами живут и дают жить другим. В течение больших исторических периодов целые государства, народы благополучно живут сами и дают жить другим. Наоборот, нелогичностью, пережитком диких нравов наших обросших шерстью прапредков, аномалией в цивилизованном мире следует считать явление, когда и сами не живут, и другим не дают.
Ладно бы уж с такими любителями, если бы они отделились своей узкой компанией, отгородили бы себе кусок земли колючей проволокой да и грызлись бы там между собой всласть. Именно сами, те, для кого счастье — борьба. Следуя их логике, в таком случае самыми счастливыми на свете следует считать пауков в банке. Ну вот отделяйтесь себе в банку да и боритесь. В конце концов, каждый развлекается по-своему, как сказал черт, садясь на сковороду.
