— Поскольку нет опасности, мы с Саньчиком тоже покатаемся на колесе. Да, Саньчик?
Тот нетерпеливо запританцовывал
— Катайтесь, — разрешила Рина. — А потом приходите вон туда, где башня.
Неподалеку стояло невысокое строение — вроде сарая с широкими окнами. К торцу сарая примыкала обшитая досками квадратная башня под острой крышей. Высотой, наверно, с четырехэтажный дом. В ней было несколько мелких окошек, а под самой крышей белели круглые часы. Снизу они казались маленькими. Однако я прикинул, что диаметр не меньше, чем полметра…
— Рин, это и есть Пуппельхаус? — весело спросил я. Мне нравилось название.
— Да. Идем…
Мы пошли, шеренгой. Рина посередке, я слева, Чибис справа.
— Раньше там была столярная мастерская, — объясняла Рина. — А в башне водокачка. А потом все это мы выпросили у начальства для нас, для ребят. Для театра и для всяких дел…
— Доброе у вас начальство, — заметил я.
— Да… — сдержанно согласилась Рина. — Хотя иногда упрямится…
— А часы откуда? — поинтересовался Чибис. — Они всегда были на водокачке?
— Нет! Часы много лет висели на дворе у бабушки Таракановой. А к ней попали со старой усадьбы, от которой уже и следа нет. Бабушка нам их подарила, когда узнала про театр…
— И они исправно тикают? — удивился Чибис.
— Да! Все долгие годы! Только музыкальный механизм не работает…
— А как вы их затащили на верхотуру? — спросил я.
— Ох, это была работа! Специально приезжала машина с лестницей. Из Ново-Камышина. Монастырская. У них там всегда много работ на колокольнях…
— Точно идут? — спросил Чибис.
— Немножко спешат. На пять минут за четыре недели… Раз в месяц наш пожарник, дядя Игорь, забирается по скобам и отводит стрелки… Вон видите, скобы в доски вколочены. Ребятам по ним лазать не велят, строго-настрого…
— Ну и правильно, — сказал Чибис.
И я подумал, что правильно, потому что всегда боялся высоты.
Мы подошли к широкому входу с распахнутыми, как у гаража, створками. У входа лежала вверх днищем обшарпанная шлюпка с пробоиной.
— Мальчишки ее починят, и будет у нас парусный корабль, — объяснила Рина. — Здесь рядом Ново-Камышинское озеро…
Внутри Пуппельхауса было светло от квадратных солнечных лучей. Пахло краской и стружками. Между окон, конечно же, были прибиты колеса. Некоторые — с оплетенными золотой соломой спицами. Лежали вдоль стен доски. Там и тут стояли (и валялись) старые стулья, скамейки и табуреты разной величины и формы. Несколько бочек с крепкими днищами возвышались посреди сарая — видимо, служили столами.
Над окнами тянулись антресоли. Такие узкие балкончики на подпорках и с точеными столбиками перил.
А в дальнем конце Пуппельхауса колотили молотками по доскам трое мальчишек.
— Эй, работники! — окликнула их Рина. — У нас гости!
Мальчишки выпрямились, уронили молотки и пошли нам навстречу.
Я внутренне напружинился. Незнакомые ребята — это всегда неизвестность. Какие они, как отнесутся к тебе? Другие люди умеют знакомиться без опаски, а я всегда поначалу настораживался.
Но ребята улыбались по-хорошему.
— Привет, — сказал самый маленький и щуплый. Протянул руку с ободранной на пальцах кожей. И два других сказали «привет», и каждый тоже протянул руку…
Они были непохожи друг на друга. Щуплый — он словно в гости собрался: в отглаженных светлых брюках, белой рубашечке. Но весь этот костюм был в опилках, стружках и каплях краски. А в синих глазах прыгали искры (тоже синие). Другой мальчишка — плотный, круглощекий, с деловитым выражением на лице (у меня даже мелькнуло в голове прозвище — «Прораб»). Его камуфляжный наряд тоже был в мусоре. Третий — худой, вроде меня, высокий и курчавый, как Пушкин в лицее. В разноцветных трусах до колен и обвисшей джинсовой безрукавке. Глянешь со стороны — пугало с грядки. А глянешь в глаза — и обязательно улыбнешься в ответ.
Щуплый сказал, что он — Костик. А Рина добавила:
— Это он умеет примагничивать утюги. И нашел в поле велосипедик…
Надо же! Мне казалось, что живой магнит должен быть крупным парнем с грудью, как у молотобойца, а этот… ну, кузнечик, да и только. Костик стеснительно опустил ресницы.
«Прораба» звали Яковом, и оказалось, что именно он придумал название «Пуппельхаус». Яков скромно объяснил:
— Бабушка говорит, что правильнее было бы «Пуппенхаус». Но, по-моему, «пуппель…» звучит лучше.
— Да. По-театральному, — добавил «Пушкин» в разноцветных трусах. Звали его «Серый». В смысле Сергей.
Рина сказала, что Серый у них главный сценарист. Иначе говоря «придумыватель сказок», которые будут показывать в Пуппельхаусе. Сейчас он сочиняет пьесу под названием «Шумный бал со всех сторон». Пьеса — очень подходящая для открытия театра. Потому что в ней могут участвовать любые куклы — персонажи из всяких других пьес. Они будут плясать, петь, устраивать друг другу шуточки и читать стихи.
Я недоверчиво спросил:
— Рин… и всех этих кукол будешь водить ты?
— Нет, конечно! У нас это многие умеют! Я же тебе говорила…
— А я не умею, — забавно вздохнул Костик. — То есть умею, но не бумажных и тряпичных, а только жестяных…
— Да, у Железкина есть собственный персонаж, подтвердил Серый. — Петух Ерофей из консервных крышек. Пришлось придумывать для него специальную роль…
— А можно посмотреть кукол? — спросил Чибис.
Ребята вытащили из-под недостроенной сцены картонный ящик. В нем обитало многочисленное кукольное население. Кудлатые мальчишки и девчонки с ногами и руками из тростинок, с волосами из пакли. Картонные бабки и дедки в одежке из ситцевых тряпиц. Встрепанные курицы из лучинок и пуха. Тощий рыже-полосатый кот из обрывков шерсти. Бумажные поросята и волк, петрушки, баба-яга и колдун в звездном колпаке и еще много всяких персонажей.
Костик повел над ящиком ладонью, и, растолкав бумажно-тряпичное собрание, наверх выбрался золотистый жестяной петух задиристого вида. Ростом с воробья. Он вскочил на кромку ящика, растопырил звякнувшие крылья и разразился пронзительным металлическим кукареканьем.
То есть это Костик закукарекал! Но так неожиданно, что показалось, будто кричит дребезжащий задира.
Все расхохотались.
Потом Рина объяснила:
— Куклы будут выступать внизу, прямо среди зрителей. А кукловоды будут командовать ими сверху, вон с тех балконов. Когда куклы и зрители вместе, получится, что все участвуют в представлении. Так ведь веселее, верно?
Я подумал, что и правда — так веселее. Но спросил:
— А тогда зачем сцена?
— Ну… она тоже может пригодиться, — отозвался Серый. — Хотя бы для того, чтобы писать в афишах: «Сегодня на сцене Пуппельхауса премьера…»
Все опять посмеялись, а Рина вдруг слегка огорчилась:
— Но у этого «пуппельного хауса» непонятный характер. Он не терпит, когда в нем начинаешь наводить порядок. Ему надо, чтобы все вот так было раскидано, расставлено по-бестолковому, и чтобы доски валялись у стен.
— Да, в такой обстановке он создает настроение, — подтвердил «прораб» Яков. — А без настроения куклы слушаются плохо,
— Ну и пусть будет беспорядок, — рассудил Чибис. — В нем, наверно, этот… творческий антураж. Для театрального вдохновения.
— Мы так и решили: пусть, — сказал Костик по прозвищу Железкин. — Вот доколотим сцену, а остальное пусть будет… как на чердаке у бабы-яги. Меньше работы…
— А зрители пусть сидят на кривых табуретках и чурбаках, — добавил Серый. — Скоро все привыкнут и решат, что в этом особый кайф…
— Главное, чтобы куклы не спотыкались, — заметил Костик.
Я спросил:
— А когда первый спектакль?
Рина затуманилась:
— Не раньше августа. Надо музыку сочинить и записать на диски. Роли выучить, репетиции провести… А еще ведь куча других дел. Шлюпку нужно починить, чтобы спустить в этом году…
— Дядя Миша парус раздобыл у каких-то знакомых, — сообщил Яков. — Почти целый, только с одной дырой…
— Надо сходить, посмотреть, — решил Серый и поддернул трусы (похоже на Шарнирчика). — Пошли все вместе!
— Идите втроем, — сказала Рина. — Зачем такой толпой…
Чибис понятливо посмотрел на меня. Попросил:
— Можно, я тоже схожу? Никогда не видел настоящего паруса…
Конечно, все сказали, что можно.
Все, кроме Рины и меня, ушли из Пуппельхауса. Мы сели на лавку недалеко от распахнутых дверей.
— Ну вот… — сказала Рина, будто мы встретились только сию минуту. Положила поцарапанные пальцы себе на колени и стала смотреть перед собой. Волосы ее золотились на виске. На оправе очков горела искра.
— Да… — сказал я.
— Что «да»? — спросила она.
