Его жена не подслушивает под дверями, с возмущением крикнул подсудимый. И не спускается по лестнице, сняв туфли. Какое чудовищное предположение! К тому же жене не к чему было прислушиваться.
Не имеет ли подсудимый привычки говорить вслух сам с собой?
Сам с собой? Громко?
Да, в этом нет ничего из ряда вон выходящего, сказал прокурор. Эта привычка часто встречается у людей, непомерно запятых собой.
Может быть, он говорит во сне, это не поддается контролю, но он не спал, он бодрствовал и владел всеми своими чувствами.
Владел всеми чувствами? Прокурора явно заинтересовало это определение. Почему он так подчеркивает свое состояние?
Подсудимый ответил: потому что эти часы перед сном для него самые важные. Именно в эти часы, как ни в какие другие, он владеет всеми чувствами. Часто он с трудом прерывал свое вечернее бдение, только мысль о следующем дне, о работе заставляла его идти спать. И конечно, он не хотел волновать жену, которая считала, что долгое бодрствование по вечерам подрывает здоровье. И все же каждый раз это казалось ему чем-то вроде предательства.
Предательства?
Не совсем предательства. Скорее чем-то похожим на предательство. Такое ощущение бывает у человека, когда он не делает чего-то, что обязательно должен сделать и к чему представилась возможность. Но он сам эту возможность упустил.
Знала ли жена подсудимого о его настроениях?
Его жена знала о нем решительно все, даже если они случайно находились на разных этажах. Тогда она, наверно, улавливала его состояние еще более точно, нежели в то время, когда они сидели рядышком. Тут подсудимый вдруг запнулся и на вопрос прокурора, почему он замолчал, ответил, помедлив немного: он внезапно вспомнил одну сценку. Однажды вечером - это случилось сравнительно недавно - они с женой еще сидели вместе внизу, она вдруг сказала ему: "Мне тебя жаль". Без всякого повода: до этого они долго молчали, а еще раньше говорили о разных пустяках. Стало быть, она не имела в виду ничего определенного, да и слова ее звучали как будто издалека, словно доносились из отдаленной комнаты, в которой не видно говорящего, или же шли откуда-то, где бушевала снежная буря. И в ее словах был оттенок презрения; впрочем, все это могло ему показаться. Но во всяком случае, он сразу ощутил в словах жены что-то опасное.
Ну а дальше? - быстро спросил прокурор. Что сделал подсудимый, услышав из уст жены эту фразу?
Ничего. Без сопротивления он проглотил ее, она ушла как в вату, не пробудив ответного эха.
Что же было во всем этом опасного?
Соблазн страдания.
Соблазн?
Да, соблазн. Возможность чересчур легко отойти от реальности.
- Для меня это слишком высокая материя, - заметил прокурор. - Зачем вы вообще рассказываете нам эту коротенькую сценку?
- Я вспомнил о ней, потому что здесь считают, будто ко мне кто-то приходил, а моя жена подслушивала под дверью. Совершенно невероятное предположение, построенное буквально на песке.
Прокурор сказал, что он хотел бы с разрешения господина председателя суда еще раз вернуться к вопросу о пепельнице. Существование этой самой пепельницы по крайней мере не вызывает сомнений. В грязной пепельнице был обнаружен пепел, причем пепел от сигарет, но пепельницу, очевидно, вытряхнули. Однако, к сожалению прислуга, еще до того, как следствие занялось содержанием пепельницы, успела опорожнить помойное ведро, выбросив его содержимое в мусорный контейнер, который стоит в палисаднике. В противном случае суд, возможно, узнал бы сколько сигарет было выкурено в тот вечер или, скорее, в те часы.
Две или три, самое большее - четыре, ведь он уже это сказал, прервал прокурора подсудимый.
Весьма возможно, но доказательства отсутствуют. Когда, собственно, подсудимый вытряхивал пепельницу в кухне? Перед решением - или как там можно назвать это событие? - или же после него, так сказать, на основе решения?
Но ведь он каждый вечер вытряхивал пепельницу. Никакого решения для этого не требовалось. А вытряхивать пепельницу раньше времени было бессмысленно, у него могло возникнуть желание закурить еще одну сигарету.
- Иначе говоря, вы собрались идти спать и потому отправились на кухню с пепельницей?
Да, точно так же, как и каждый вечер. Все его движения были такие же, как всегда, каждое движение уже давным-давно отрепетировано.
- Сперва я должен был поставить пепельницу на кухонный буфет, чтобы поднять крышку помойного ведра обеими руками, ибо как-то раз, уже давно, крышка выскользнула и ударилась об пол так громко, что жена проснулась. Она решила, что в дом забрались воры. Ну вот, и именно в ту секунду, когда я держал крышку - я имею в виду ту ночь, - мне почудилось, будто я слышу какой-то шум наверху. Ручка двери в спальной слегка повернулась. Я испугался до смерти. Это даже нельзя описать.
- Почему же?
- Тебе кажется, будто дома все идет своим чередом, тебе кажется, ты бодрствуешь один, а внезапно...
- Крышку помойного ведра вы еще держали в руке?
- Да, наверно. Я прислушивался к тому, что творилось наверху.
- Вам показалось, что вас застигли врасплох?
- Да, примерно так.
- А что вы сделали с крышкой?
- Разве я могу это теперь вспомнить?
- Тем не менее вы вытряхнули пепельницу. Не правда ли?
- Да, возможно. Кто же думает о таких вещах, испугавшись не на шутку? И мне уже ни к чему было стараться не шуметь, ведь моя жена спускалась по лестнице.
- Если вы не возражаете, господин прокурор, - сказал председатель суда, - мы пока что не будем касаться дальнейшего. Бог с ним. Я думаю, правильней не торопиться и не нарушать последовательности событий.
Прокурор ответил, что и его живо интересует вопрос о том, что делал подсудимый на протяжении двух часов в гостиной, это интересует его гораздо больше, чем пепельница.
- Вы, стало быть, утверждаете, что все это время просидели за столом, даже не двигаясь? - спросил он подсудимого.
Нет! Весьма возможно, что он иногда вставал и прохаживался по комнате взад и вперед, и именно тогда, когда волнение становилось непереносимым.
Волнение?
Волнение от ожидании.
От ожидания? Ожидания чего?
Ничего определенного он не ждал. Ждал, и все.
Почему же он не сидел в одном из их удобных глубоких кресел?
В кресле чувствуешь себя пойманным, весомым, из него трудно быстро вскочить.
- Ах так? Вас, стало быть, не оставляла мысль, что вам придется быстро вскакивать? Быть невесомым?
- Я ведь всегда жил как бы на весу, - сказал подсудимый, - в моем положении лучше сидеть за столом.
- Странно, - заметил прокурор.
- От стола можно оттолкнуться и в то же время за край стола можно уцепиться, если потеряешь самообладание.
- Разве вы считали, что вам это угрожает?
- Ни один человек не знает, что он может вынести. А если он говорит, что вынесет все, то он хвастун.
- Позвольте мне задать еще один вопрос: вы теряли когда-нибудь самообладание?
- Да, случалось.
- И в чем это выражалось?
- Словами такое не объяснишь.
- И в ту ночь тоже?
- И в ту ночь тоже.
Последний ответ был произнесен столь угрожающим тоном, что, казалось, все в зале невольно согнулись. У одного из членов суда выскользнул из руд карандаш, покатился по столу и упал с противоположной стороны столешницы. В напряженной тишине звук, который произвел маленький карандаш, ударившись об пол, показался прямо-таки громовым. Член суда покраснел до ушей и смущенно покосился на председателя.
Прокурор перелистывал бумаги. И его, как видно, пронял ответ подсудимого. Во всяком случае, он изменил тактику, которую сам же принял. Обменявшись взглядом с председателем суда, прокурор словно бы начал извиняться перед подсудимым. Впрочем, это могло быть всего лишь уловкой.
Он сказал, что не надо обижаться на него за то, что он с такой назойливостью и, наверно, бестактно допытывается, чем занимался подсудимый в те два часа.
- И не только в те два часа. Ведь, согласно вашему собственному утверждению, вы уже давно вели такой образ жизни. Значит, вы вечер за вечером просиживали по два часа за столом, ничего ровным счетом не делая?
- Иногда даже больше двух часов.
- И вам это не наскучило?
- Нет, господин прокурор.
- Но извините, в это трудно поверить. Наверно, у вас есть какое-то хобби. Или, если хотите, за вами водится какой-то грешок. Вы собираете марки? А может, вы решаете кроссворды?
По залу прокатилось что-то вроде смешка. Таким образом, прокурор осуществил свое намерение - разрядил обстановку.
- Впрочем, подождите, вы, конечно, читаете. Я угадал? Это и впрямь увлекательное занятие, от книги трудно оторваться. Вечером, после трудов праведных, взять в руки книгу... Что может быть приятнее? Или вы сочиняете стихи? Это, разумеется, могло бы многое объяснить. Ведь говорят, что поэт с головой уходит в сочинительство и что при этом ему необходимо быть одному.
