class="p1">– Да, в последнее время всё стало каким-то загруженным, тяжёлым, – согласился Джозеф, почесав тот глаз, под которым было несколько небольших пятен Витилиго. – Сейчас очень многие быстро устают, все что-то вечно делают, куда-то идут, а эти последние новости, что с каждым днём становятся всё хуже и хуже, лишь угнетают нас ещё сильнее. Я вот пытаюсь что-то успеть, пытаюсь быть везде весёлым и бодрым, но это так выматывает… Поэтому я тебя понимаю, любимая.
Такое родное слово в конце и, казалось бы, должно было согреть меня. Но нет. Теперь я – кусок льда с застывшими в нём помоями и червями. Гниль моей души окатило ледяной водой, но тщетно – не смыть ничего с неё, не сделать гладкой. Лишь обнажить чистый разум и белые кости собственных монстров. Теперь они на свободе – железные цепи разрезаны, ошейники сняты, заключение спало, осев на дрянную землю первыми каплями крови.
Бегите, мои псы по несчастью, бегите. И возвращайтесь с добычей.
– Поэтому тебя не было эти два дня?
Джозеф вздрогнул то ли от неожиданного вопроса, то ли от моего пустого голоса. Но мне было совершенно без разницы.
– Я… плохо себя чувствовал.
Ложь.
Я всегда понимала, когда парень лгал, потому что он совершенно не умел этого делать. Быть честным, добродушным, решительным – всегда пожалуйста, но когда дело касалось чего-то порочного, как ложь, он редко когда с этим умело справлялся. Вот так и сейчас: он соврал мне и прекрасно понимал, что я распознала это, но ничего не стала с этим делать. Да, ещё утром я была готова выяснить, где же пропадал Джозеф, не случилось ли с ним что, но сейчас мне абсолютно плевать на это. И я осознавала, что это плохо. Отлично это знала, как свои пять пальцев. Но ничего не чувствовала по отношению к этому.
Только полное равнодушие.
– Хорошо.
Джозеф явно был удивлён такой спокойной реакцией с моей стороны, но пытался это скрыть, и решил наконец-то приступить к тому, для чего он ко мне вообще подходил.
– Слушай, Делора, ты не могла бы довести Хэмфри до дома, потому что сейчас очень опасно в городе, тем более ты уже сама в этом убедилась. А мне надо помочь маме на работе и Олин снова довести до поликлиники. Поможешь?
– Нет.
Ни секунды размышления, ни капли чувств – я выдала то, что считала нужным, а не то, как нужно было поступать по совести или из-за любви.
– Что? – ещё больше изумился парень, застыв передо мной.
– Мне надоело это, Джозеф, – совершенно безэмоционально начала я. – Надоело. Ты чуть ли не каждый день просишь меня с чем-нибудь тебе помочь, позаботиться о ком-нибудь, проводить Хэмфри или Олин до дома, помочь им с уроками, украсить квартиру, подготовить подарки, сделать за тебя доклады, когда ты сам не успеваешь. И многое другое. Очень многое. Порой мне кажется, что ты забываешь, что у меня тоже есть своя жизнь, свои проблемы, свои уроки. Что моя жизнь не вертится только вокруг твоей, а я сама не обязана исполнять все твои просьбы и желания. Я жертвую ради тебя очень многим, Джозеф. Той же самой учёбой, те же самыми своими деньгами или личным временем. И дело даже не в том, что ты довольно мало что делаешь для меня, мне это не нужно. Я понимаю, у тебя много дел, работа, дети, но я устала. Хэмф и Олин мне теперь чуть ли не как родные брат и сестра, а я для них почти что стала тётей или постоянной домохозяйкой. А я не нанялась на тебя работать. Да, я выполняю все твои просьбы и совершенно ничего не прошу взамен, выполняю по чистой совести и любви, но с меня хватит.
– П-почему? – совсем растерялся Джозеф, так много чувствуя в этот момент в отличие от меня.
И я об этом совершенно не жалела.
– После того, как нас с Хэмфри чуть ли не убили, я не хочу брать на себя ответственность за твоих детей. А если сейчас кто-нибудь ещё захочет нас убить? А если это реально произойдёт? Я не хочу однажды прийти к тебе и сказать, что Хэмфри больше нет, – мой голос даже не дрогнул, а внутри было всё так же пусто. Но глаза парня наполнились болью. – Я не хочу быть виной его смерти, не хочу быть к этому причастна. Да, он мне дорог, но он твой брат, а не мой. Ты хоть в курсе, почему Хэмф игнорирует Олин? Или ты так же этим не интересуешься, как и когда-то парнем Олин? Ты в курсе, что Хэмф доверяет мне больше, чем тебе? И рассказывает мне куда больше, чем тебе? А знаешь, почему так происходит? Потому что ты только делаешь вид, что такой заботливый и добрый, хочешь казаться светлым человеком, эдаким идеальным принцем, но ты не заметил, как твоя актёрская игра вышла из-под контроля и теперь ты не замечаешь важные детали. Я пытаюсь верить, что ты хороший человек, Джозеф, но порой я в этом сомневаюсь.
– «Нельзя увидеть белое, когда смотришь на чёрное. Нельзя верить в одно, когда видишь другое», – тихо сказал он чью-то цитату, смотря себе под ноги.
– Значит, я права? – не совсем вопрос и не совсем утверждение.
Его опечаленный взгляд наконец-то встретился с моим.
– Равнодушие делает нас честными, потому что в таком состоянии нам совершенно плевать на то, что мы можем причинить кому-то боль.
Джозеф всё понял насчёт «сыворотки», а я и вправду оказалась внезапно честной: сказала всё то, что накопилось за долгие годы, сказала бездушно, безжалостно, как факт. Правда лишилась своего защитного кокона из живых цветов эмоций, обнажив вид на гнилую землю с мёртвыми червями. Разум ничем не затуманен, кровь окрасилась в серый, глаза – чёрные дыры, лишённые абсолютно всего. Я смотрела на снежный мир так же холодно и безучастно, как и он на меня. Я смотрела и не чувствовала.
Ничего не чувствовала.
Я могла лишь представить, что где-то о стенку моего льда бились эмоции, яркие и живые, но если они и были, то оказались заточены глубоко-глубоко во тьме, куда никогда не приходил свет и откуда никто не возвращался прежним. Но кокон не выпускал никого, не жалел своей темноты, насильно заставлял гнить цветы: эмоции жались друг к другу, становясь всё меньше и меньше под натиском мрака и воплей голодных ртов – равнодушие хотело насытиться до отвала.
Но где-то там – прежняя я.
Где-то там
