– Фальшивые удостоверения, емкость с нервно-паралитическим газом…
– Подумайте, насколько легче законспирироваться двоим или троим, чем целому войску. Предположим, что Букер пронес емкость, а его друзья наполнили ее.
– А как они достали ядовитый газ?
– И как они сделали бомбу? – спросила Карен Варне.
– Как они ее пронесли?
– Почему вам все кажется таким сложным? – спросил я. – Мы знаем, как попал нервно-паралитический газ в Академию – через сержанта Букера. С аэропортом еще проще: они подъехали к воротам. Теперь возьмем бомбу. Проверьте всех, кто за три дня до взрыва имел или мог иметь доступ в Ротонду. Один из них и есть террорист.
– Да это сотни человек, – сказал Доннер. – Сенаторы, члены Генеральной Ассамблеи, их советники…
Карен Барнс продолжала хмуро гнуть свое:
– Детектор лжи с применением наркотиков все нам скажет.
– Больше нельзя. У нас нет на это права.
– Вы могли бы объявить военное положение. Я почувствовал, что меня бьет озноб.
– И не заикайтесь об этом. – Карен, конечно, была возмущена историей с бомбой, но даже при этом ее жесткость казалась почти жестокостью.
– Сколько еще трупов вам надо увидеть?
– Это не… – Раздался стук в дверь. – Да?
Вошел гардемарин Ансельм – в отутюженной униформе, волосы причесаны, лицо чисто вымыто. Четко отдал честь.
– Прошу прошения, сэр, но прибыл епископ Сэйтор. Два вертолета на посадочной площадке.
– Почему сообщаешь об этом ты? Это не входит в твои обязанности здесь.
– Да, сэр. То есть нет, сэр. Кадет Бевин отправился их встретить. А я подумал, что вы захотели бы узнать об этом немедленно.
– Очень хорошо. Кто с ним?
– Я не знаю, но у троих человек оружие.
Карен застучала по клавишам мобильника:
– Арни? Кто это там – церковные секьюрити? Ты можешь их разоружить? Ну, держи их в отдалении от дома. Нет, это окончательно. Я сейчас буду. – Она бросилась к дверям.
– Гардемарин, проводите старейшину в дом. Постарайтесь не наблевать на него.
Ансельм покрылся пунцовыми пятнами:
– Слушаюсь, сэр. Бранстэд с экрана спросил:
– О чем это вы?
– Было тут давеча одно небольшое происшествие. Не бери в голову.
– Господин Генеральный секретарь… – Джеренс замялся. – В прошлый раз я выступал против детектора лжи, но после трагедии в музее… Я согласен с Карен.
– Я не буду объявлять военное положение. Как бы вы меня ни убеждали, этого не будет. – Я сердито посмотрел на Доннера:
– Перехватили еще какие-нибудь бакалейные пересуды?
– Нет. – Генерал не пытался скрыть свое разочарование. – Мы готовы начать прослушивание разговоров. Я расставил оперативные посты по всей Англии.
Я непроизвольно хихикнул:
– Любопытно: вы поволочете в кутузку бакалейщика при первом упоминании в разговоре баклажана?
– Это не смешно, господин Генеральный секретарь. Вам это известно лучше, чем кому-либо. – Его изображение начало гаснуть.
– Зря вы так, мистер Сифорт. – Джеренс говорил с сожалением. – Он донельзя расстроился.
– Я с ним помирюсь, – вздохнул я. – А пока все.
– Будьте дипломатичны с Сэйтором, ладно?
– Я всегда дипломатичен. – Я не оставил ему возможности ответить. – На выход, кресло. В гостиную.
Епископ Сэйтор с удобством расположился на моем любимом диване. Рядом с ним стояли и сидели три его помощника. Напротив них в смущенной позе застыл Бевин.
– Стоп, кресло. Это должна быть приватная беседа?
– Почему вы меня об этом спрашиваете? Я отвечаю лишь за перемещения.
– Молчи, кресло. Я говорю со старейшиной. – И снова у меня заныла спина.
– Эти джентльмены – мои доверенные лица, – с деланным смирением промолвил Сэйтор.
Сам хотел приватной беседы, а теперь… Я был не настроен играть в такие игры.
– Тогда здесь будет Карен Барнс и мой кадет. И моя жена. Я позову их.
– В этом нет необходимости. Я пойду вам навстречу. – Он махнул рукой, и трое его людей двинулись к дверям.
– Могу я быть вам чем-нибудь полезным, сэр? – спросил Бевин.
– Да. Встань за дверью. Смотри, чтобы нас не беспокоили.
«Смотри, чтобы эти сэйторовские ребята не подслушивали», – хотел я ему сказать, но не мог. Я не имел права даже думать так, но моя больная спина делала меня несдержанным.
Епископ скептически меня оглядел.
Я ждал.
– Я молюсь, чтобы вы оправились от этого ужасного ранения.
– Да. – Я был уверен лишь в том, что он не осыпал Господа Бога проклятиями за то, что я был здоров.
– Мистер Сифорт, то, что я хочу сказать, довольно тяжело. Вы больны и все еще немного не в себе.
Так и есть, но скоро мне сделают операцию по методике Дженили. Я всеми силами к этому стремился.
– Взрыв бомбы шокировал многих людей из разных слоев общества. У большинства влиятельных граждан ваша политика вызывает сожаление. – Мое лицо окаменело. – Позвольте без околичностей, господин Генеральный секретарь. Я хочу, чтобы вы ушли в отставку.
– Очень хорошо.
– Очень хорошо, и вы уйдете в отставку?
– Очень хорошо, что вы хотите, чтобы я ушел в отставку.
– И вы уйдете.
– Нет.
– Почему?
Хороший вопрос. Он ведь, помимо всего прочего, олицетворял мощь и авторитет Церкви.
Нет, он ничего не олицетворял. Вот патриархи – да, все вместе.
– Ну, мистер Сифорт?
Ненавижу, когда на меня давят. Не будь он таким самонадеянным, знал бы это. Я подался вперед, ухватившись за подлокотники кресла, чтобы не упасть:
– Епископ Сэйтор, какого дьявола вы вбили себе в голову, что можете вмешиваться в политику?
У него перехватило дыхание. Я продолжал наседать.
– Вы требуете моей отставки, но, очевидно, говорите не от имени Церкви. Патриархи выведывают все секреты моей администрации. Мне это известно из вашего заявления «Всему миру на экране». – Он покраснел. – Но даже если вы соберетесь все вместе, у вас не будет права требовать моей отставки.
– Мы представляем волю Господа Бога!
И что мне, когда упомянуто Его имя, оставалось делать? Я хотел быть смиренным, но издевательский тон Сэйтора заставил меня изменить свои намерения.
– Вы можете высказать недоверие мне, даже отлучить от церкви, если до этого дойдет. Не больше. Но только Генеральная Ассамблея вправе вынести мне вотум недоверия и тем самым отправить в отставку. Или избиратели проголосуют за моего соперника на всеобщих выборах. Правительства уходят только так.
– Это то же самое. Если мы объявим, что вы утратили наше доверие…
– Сделайте так. Перейдите публично на противоположную позицию. Я не стану спорить.
– Тогда зачем так упрямиться?
– Потому что, сэр, вы много на себя берете! – Глаза у меня засверкали. – Лига экологического действия будет подкапываться под наше правительство, стараться низвергнуть общество в хаос. У них есть вполне легальные способы изложения своих взглядов. Но они игнорируют законные средства, говорят языком бомб. Они противостоят воле Бога, правительство которого я возглавляю.
– Но…
– И вы делаете то же самое! Разве Хартия ООН дает право старейшине патриархов отправлять в отставку Его правительство? Разве доктрина церкви позволяет патриархам объединяться с какой-нибудь политической партией?
– Послушайте…
– Нет, сэр, вы послушайте. – Я крутанул колеса кресла и проехал немного вперед. – Я буду выполнять свою работу, так как мне это поручено Господом Богом. Обратитесь в Ассамблею с просьбой отправить меня в отставку, если у вас есть такое намерение. Может, они на это и пойдут. – Я нисколечки не сомневался, что не пойдут. Особенно если узнают, как я здесь беседовал с Его представителем на Земле.
Сэйтор встал с бледным лицом:
– Вы богохульствуете!
– В таком случае отлучение от церкви будет лекарством. – Я спокойно смотрел, как он кипит от ярости. – А пока вы будете собираться это осуществить, я не желаю больше слышать этой ереси.
– Ереси?! – Он был близок к апоплексическому удару.
– А чего же еще? Вы пытаетесь нарушить нашу Хартию и доктрину Церкви, чтобы свергнуть Его правительство! – Глаза епископа округлились. – Из любви к Его Церкви, сэр, я ничего не скажу прессе о том, что здесь происходило. Чувствуйте себя свободно и делайте какие угодно заявления. – Я показал на дверь. – Ансельм! Гардемарин!!
Дверь распахнулась.
– Гардемарин Ансельм докладывает…
– Наше совещание закончилось. Проводите епископа Сэйтора к вертолету, если он не хочет немного перекусить.
Я остался один у себя в комнате, ожидая, когда сердце перестанет бешено стучать, а дыхание выровняется. Я откинулся назад. Тут же дала знать о себе спина. Я застонал.
Через некоторое время в дверь постучали.
– Что там еще?
Дэнил Бевин закрыл за собой дверь, прошагал по ковру, встал по стойке смирно и, как на параде, отдал честь.
– Да, кадет? Его глаза сияли:
– Вы были… величественны, сэр! Я выпрямился или попытался.
