— Вы, верно, шутите, — беспомощно отозвался я.
— Отнюдь. Не чинитесь, воспринимайте меня всерьез, потому что в одном вы должны мне поверить: это важно, особенно для существ вашего склада. — В его голос вкрались суровые нотки, от которых я поежился.
— Существ какого склада? — спросил я.
— Творческого! — вскричал Смайк, и это слово прозвучало так, будто он сказал «крысы».
— Боюсь, творцам больше других придется пострадать при моем правлении. Потому что я избавлюсь от литературы. От музыки. От живописи. Театра. Танца. Вообще всех искусств. От всего декадентского балласта. Я велю сжечь все книги в Замонии. Смыть все картины кислотой. Разбить все скульптуры, разорвать все партитуры. Музыкальным инструментам мы устроим гигантское аутодафе. Из скрипичных струн наплетем веревок для виселиц. И тогда воцарятся покой и порядок — вселенский покой и порядок. Тогда мы наконец вздохнем спокойно. И решимся начать с чистого листа. Освобожденные от бича искусства. Мы создадим мир, в котором будет существовать лишь реальность. — Смайк сладострастно застонал.
Если это не шутка, подумал я, то непременно репетиция какой-нибудь пьесы. Или приступ тяжелого помешательства. Судя по всему, это у них семейное. Глаза Хагоба Салдалдиана Смайка тоже ведь горели безумием.
— Можете себе представить, каким ясным станет наше мышление, если мы освободим его от искусства? — вопросил Смайк. — Если мы выметем из наших замусоренных мозгов шлаки фантазии? Сколько времени мы выиграем, чтобы позаботится о реальных вещах? Нет, разумеется, не можете. Вы ведь писатель. — Он почти выплюнул это слово мне в лицо. — Изничтожение искусств, разумеется, едва ли возможно без изничтожения всех художников. Об этом я очень сожалею, так как лично знаю уйму творческих личностей, и кое-кто среди них поистине приятные люди — даже друзья. Но нужно уметь расставлять приоритеты. — Лицо Смайка ожесточилось. — Да, друзьям придется умереть. Теперь вы спросите меня: кто готов возложить на себя такую вину? Неужели он не испытает укоров совести? Ответ безыскусен и прост: нет. В моем положении чувство вины — непозволительная роскошь. К счастью, оно все больше съеживается — это вполне естественный процесс.
Вот теперь с меня поистине довольно.
— Я бы хотел уйти, — сказал я. — Не могли бы вы вернуть мне рукопись?
Червякул сделал вид, будто не слышал моей просьбы.
— Единственным видом искусства, который я оставлю, будут трубамбоновые концерты, потому что на самом деле это никакое не искусство, а наука. Вы, вероятно, полагаете, что слышали вчера музыку. Должен вас разочаровать: это была акустическая алхимия. Затухающий гипноз. Музыка овладевает нами больше других искусств, и потому я просто обязан ее использовать. Попробуйте-ка стихотворением подвигнуть зал к танцу! Или к маршу. Не выйдет! На такое способна только музыка. Здесь, внизу, я обнаружил партитуры Доремиуса Фазолати, десяток его «Оптометрических рондо» и сразу распознал их возможности. Круговое расположение нот… Его теория сразу меня убедила, еще до того, как я прочел хотя бы одну страницу. Все движется по кругу, мой милый! При помощи трубамбоновой музыки нибелунгов мне удалось преобразовать музыку во власть. Ноты — в приказы! Инструменты — в оружие! Слушателей — в рабов! Вы думали, что внимаете музыке, но это были постгипнотические инструкции. Вчера мы заставили вас покупать книги, завтра вы, возможно, сожжете город. Мы могли бы приказать вам пожирать друг друга, и вы сделали бы это с радостью.
Сколь бы неприятной ни была ситуация, особого страха я не испытывал. Я считал, что, если завяжется схватка, вполне смогу дать отпор толстому червякулу, да и дорога назад мне известна. — Не могли бы вы отдать мне рукопись? — еще раз спросил я, насколько возможно твердо и вежливо. Если он и сейчас не отреагирует, то я просто уйду и собственноручно переверну его лабораторию вверх дном, пока не найду ее.
— Ах, извините, пожалуйста, — сказал Смайк, снова превратившись в любезного хозяина. — Рукопись! Я слегка заболтался. — Он чуть подался вперед, тон у него стал заговорщицким: — Надеюсь, моя исповедь останется в тайне, не так ли? Мне бы очень не хотелось, чтобы что-то из сказанного здесь просочилось наверх.
У него явно не все дома, это очевидно. Из осторожности я кивнул.
Смайк снял с полки черную книгу, на титуле который поблескивало тисненное золотом зловещее трикривье.
— Это невероятно древняя книга, мне пришлось отдать ее заново переплести. Да, кстати, как вам мое трикривье? Я сам его изобрел.
Я не ответил.
— Оно символизирует три составные части власти: власть, власть и еще раз власть. — Рассмеявшись, червякул протянул мне книгу.
— Зачем она мне? — спросил я.
— У вас ко мне три вопроса, верно? Во-первых, вы хотите знать, почему я именно вас посвятил в свои планы? Во-вторых, какое отношение моя исповедь имеет к вашей рукописи? И, в-третьих, есть ли в моих словах хотя бы доля правды? В сказках всегда всего по три, а? Единственный ответ на все три вопроса — в этой книге с трикривьем. Разумеется, на странице триста тридцать третьей.
Я медлил открыть книгу.
— Как антикварная книга может ответить на сегодняшние вопросы?
— Почти все ответы на сегодняшние вопросы содержатся в старых книгах, — возразил Смайк. — Если хотите узнать, посмотрите сами. Если нет, бросьте все и уезжайте.
Это что, очередное проявление душевой болезни? Он верит (а ведь в таких случаях это довольно распространенный симптом) в скрытые знаки и приказы в тексте, в мистику чисел или в голоса, которые раздаются из книг? Сходится. Но почему бы, Боллог меня побери, не проверить самому? Тогда у меня хотя бы появится уверенность в том, что передо мной действительно сумасшедший. Если текст на странице 333 не имеет никакого отношения к нашему разговору, то мой диагноз верен. Тогда мне останется только поскорей убраться отсюда и надеяться, что его болезнь не заразна.
Я открыл книгу наугад. Страница 123. Пустая, только номер страницы. Я поднял глаза на Смайка, и он улыбнулся.
Полистаем еще.
Страница 245. Никакого текста. Никаких иллюстраций. И противоположная страница тоже пуста.
299. Никакого текста.
— Но тут же ничего нет.
— Так вы ведь смотрите не в том месте, — отозвался Смайк и поднял три пальца. — Страница 333.
Я пролистнул.
Страница 312. Ничего.
Страница 330. Ничего.
Страница 333. Ага, теперь я ее нашел. Там действительно было что-то написано, но очень мелким шрифтом. Разгладив ладонью бумагу, я прищурился. В кончики пальцев мне забрался странный холодок. На этой и на противоположной странице повторялась раз за разом одна и та же фраза:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
