Разрешение этой загадки было, однако, ближе, чем он предполагал.
Однажды, когда он, по обыкновению, сидел с Полаем за кружкой вина, в горницу вошел все тот же Копрей и передал ему очередное приказание Еврисфея: изловить эриманфского вепря. Геракл нахмурился.
— Что же? — спросил Иолай. — Разве это труднее, чем лев или гидра?
— Нет, — отвечал Геракл, — но приступ к Эриманфу охраняют кентавры, занимающие всю западную цепь гор нашего полуострова.
— А что такое эти кентавры?
— Расскажу тебе то, что сам узнал от Тиресия. Был некогда царь Иксион; он первый среди смертных осквернил себя родственной кровью. Не желая уплатить своему тестю вена за жену, он повел его поверх волчьей ямы, наполненной раскаленными углями; в ней тесть погиб. В жажде очищения Иксион обратился к самому Зевсу; Зевс пожалел его, очистил и приблизил к своей олимпийской трапезе. Но Иксион и ему отплатил неблагодарностью: он осмелился поднять свои смертные взоры на его божественную есть. Предстоит освобождение Прометея; но владыка подземной тьмы не согласен отпустить его без замены. Готов ты отдать мучительный для тебя свет дня за всеуспокаивающую обитель Аида?
Хирон пожал ему руку.
— Готов, — шепнул он. Дрогнула земля — тихий покой разлился по страдальческому лику раненого, и душа оставила его тело.
Геракл с Фолом внесли мертвого в пещеру. Фол вынул стрелу из его раны.
— Так вот он, этот страшный враг! — сказал он, улыбаясь. — Не верится, чтобы такая маленькая деревяшка могла быть причиной смерти таких огромных существ!
— Верь или не верь, но будь осторожен, — ответил Геракл.
Тот, смеясь, посмотрел на него — и в этот миг стрела, выскользнув из его рук, попала ему в ногу. Не успев даже вскрикнуть, он упал мертвый; даже смех не оставил его помертвевшего лица.
Жутко было: два чудовищных трупа среди остатков недавней трапезы. Геракл вышел из пещеры и камнями заделал вход в нее. «Пусть она будет вашей гробницей», — подумал он. После этой битвы с кентаврами — «первой кентавромахии», как мы ее называем в отличие от второй, фессалийской, о которой будет рассказано ниже — он пошел дальше на Эриманф исполнить возложенный на него подвиг. В сравнении с только что совершенным он показался ему сущим пустяком: он поймал вепря, отвел его в Микены, показал — не Еврисфею, который опять забился в свой чан, а глашатаю — и затем заклал в честь богов и на угощение народу.
Но смерть Хирона оставила глубокий след в его душе; чтобы развлечься, он принял предложение Ясона участвовать в походе аргонавтов. Это участие не принесло ему утешения: мы видели, как грустно оно кончилось для его любимого ученика Гиласа, которого родители незадолго перед тем передали ему для товарищеского воспитания. Нет, говорил он себе, не сходит даром вражда богов: из-за ненависти ко мне Геры я стал источником несчастий для самых любимых мною людей! Он даже Иолая стал избегать, хотя и любил его, пожалуй, еще больше прежнего; и он твердо постановил не брать его более с собою ни на один подвиг.
Подвига же он ждал теперь даже с некоторым нетерпением и прямо-таки обрадовался приходу Копрея. Но само требование Еврисфея его этот раз прямо возмутило.
— Царь, — сказал Копрей, — повелевает тебе в один день очистить от помета конюшни элидского царя Авгия.
— Тебе бы он лучше поручил, — сердито буркнул сидевший тут же Иолай, — у тебя, кстати, и имя подходящее. — A Kopros по-гречески действительно значит «навоз».
— Тише, Иолай, нельзя оскорблять глашатая, — строго его оборвал Геракл. — Тут скрывается что-то для меня непонятное, — прибавил он, когда тот ушел. — Не думаю, чтобы царь хотел только уязвить меня, превращая меня в Копрея. Увидим.
У Авгия действительно паслись целые табуны в плодородной долине верхнего Алфея, и его конюшни, по целым годам не чистившиеся, были полны навоза. Придя к нему, Геракл потребовал себе лопаты; Авгий, смеясь, велел дать ему таковую.
— Посмотрю я, — сказал он ему, — как ты с помощью лопаты в один день очистишь мои конюшни!
Но Геракл и не думал выносить навоз: лопатой он вырыл для Алфея новое русло и к ужасу Авгия направил реку прямо в его конюшни, широко распахнув их двери. Работа живо была сделана; правда, что и от самих конюшен при такой решительной расправе немного осталось — и потомки навсегда запомнили, как смелые и сильные люди расчищают Авгиевы конюшни.
Но Геракл верно предчувствовал, что за этим если не легким, то безопасным подвигом скрывалось нечто более серьезное. Авгий был в сговоре с Еврисфеем; видя, что Геракл так просто и быстро исполнил порученное ему дело, он велел своим племянникам устроить ему засаду на его обратном пути. Эти племянники слыли сыновьями его младшего брата Актора и назывались странным образом по материнству Молионидами; по-настоящему же их отцом был Посидон, и ему они были обязаны своим исполинским ростом и своим необузданным нравом. И вот, проходя тесной долиной Аркадии, Геракл внезапно натолкнулся на засаду. Он невольно подался назад — не подозревая коварства, он не взял с собою оружия, а в руках своих врагов он видел палицы. Он уже считал себя погибшим — как вдруг чья-то рука дружелюбно опустилась ему на плечо. Геракл оглянулся.
— Иолай! — радостно воскликнул он.
Тот засмеялся:
— Прости, друг, что я ослушался тебя, но ты видишь сам: условие поединка нарушено, а один против двоих и Геракл бессилен.
С этими словами он вручил ему его палицу, а сам взял наперевес свое копье.
Молиониды были удивлены, увидя против себя вместо одного безоружного врага двух вооруженных. Но Геракл и Иолай не дали им времени опомниться: быстро они нагрянули на них — и не прошло и минуты, как оба злодея покрыли землю своими исполинскими телами.
Возмущение Геракла, однако, не унялось. «Нельзя, — сказал он, — карая орудие, оставлять безнаказанным виновника. Идем в Элиду: пусть знают люди, что призвание Геракла — очищать землю от всякого беззакония и в зверином и в человеческом образе».
И они пошли в Элиду. Царь Авгий вначале храбрился: велика важность, два воина против всей его рати! Но его рать, знавшая о его вероломстве, его защищать не пожелала; вынужденный один на один сразиться с Гераклом, он скоро и сам был убит.
Элейцы толпою вышли навстречу двойному победителю, ожидая от него решения своей участи. Многие убеждали его занять престол самому: они чувствовали бы себя хорошо под его могучей охраной. Но Геракл с негодованием отверг это предложение.
— Я сразил Авгия, — сказал он, — за его беззаконие, а не для того, чтобы завладеть его царством. Есть у Авгия сын, ни в чем не провинившийся перед богами; его вы призовите править вами, когда мы уйдем. Но вначале я хочу принести благодарственную жертву Зевсу Олимпийскому в его роще на берегу Алфея!
Все элейцы приняли участие в этой жертве, пригнав со своих лугов целую гекатомбу, то есть сто голов скота, преимущественно быков и баранов. После нее Геракл объявил состязания с призами для победителей. К вечеру начался пир; вино лилось рекой, лились повсюду песни, прославляющие Зевса с прочими богами, и Геракла с Иолаем, и победителей того дня. И полная Луна взошла над ликующими; и все потонуло в ее мягком свете.
Геракл поднялся. Возлияв немного вина в честь Луны, он сказал пирующим:
— Дорогие сотрапезники, я желал бы, чтобы наше сегодняшнее торжество положило начало настоящим играм в честь Зевса Олимпийского в этой его приалфейской роще, которую вы, слышу я, уже называете Олимпией. Если вы согласны, дадим обет, что мы через четыре года вновь соберемся здесь и будем вновь праздновать учреждаемые нами сегодня олимпийские игры.
Все собравшиеся с восторгом приняли его предложение. Но сидевший рядом с ним элидскии старейшина поднялся, в свою очередь, и сказал:
— Ты видишь, славный витязь, что мы все благодарны тебе за твой почин. В одном только хотел бы я поправить твое слово: мы сегодня не учреждаем олимпийские игры, а только возобновляем память по учрежденным уже поколением раньше и впоследствии забытым».
Это было новостью для всех; ни Геракл, ни местная молодежь ничего об этом более раннем учреждении не знали. Все попросили старца рассказать, как было дело; и он рассказал им нижеследующее.
27. ПЕЛОП И ИППОДАМИЯ
Вы все слыхали о богатстве и о славе лидийского царя Тантала: сам Зевс приблизил его к своей трапезе, и он, человек, вкусил нектара, напитка бессмертных. Но не сладок был ему кубок неземного блаженства, когда он думал о своих друзьях, покинутых им в земной недоле.
— Это и были те «муки Тантала», о которых столько говорят? — спросил Геракл.
— Твой вопрос глубоко справедлив, витязь, и я с тобой согласен; но послушай, что говорится дальше. Он скрыл кубок под полой и, вернувшись на землю, поделился с друзьями похищенным нектаром; и Зевс его с тех пор уже не приглашал к небесной трапезе. Вознегодовал Тантал в своем честолюбивом сердце; желая отомстить богам, он, в свою очередь, пригласил их на честный пир в свою столицу — а ею был тогда Сипил. Боги пришли. И тут — верьте не верьте — рассказывается следующее. Желая сделать богов нечестивыми, он зарезал собственного отрока сына, Пелопа, и примешал его мясо к подаваемому богам брашну. Но его деяние не осталось скрытым. Гневным ударом ноги Зевс опрокинул оскверненный стол, вернул Пелопу жизнь, а Танталу назначил отныне другой, вечный пир. Отправленный в царство Аида, он стоит по пояс в прозрачной воде, и ветвь яблони, отягченная сладкими плодами, свешивается над его головой. Но всякий раз, когда он, томимый голодом, хочет сорвать яблоко, ветвь поднимается вверх; и всякий раз, когда он, томимый жаждой, хочет нагнуться, чтобы напиться воды, — река мгновенно осушает свое русло. И когда говорят о «муках Тантала» — разумеют обыкновенно эти.
