мне так сильно хочется проколоть ее. Я ухмыляюсь и стараюсь не зацикливаться на игре слов (
Примеч. пер.: имеется в виду игра слов: трахнуть ее и проколоть бровь).
― Ты хоть знаешь, как печь?
Я поднимаю телефон и трясу им перед ней.
― Как я уже говорил, у меня есть Гугл. Насколько сложным это может быть?
― Ла-а-адно, ― говорит она, десять раз переспрашивая меня, действительно ли я собираюсь сделать это. Мне нужно доказать этой девчонке, что она неправа. ― Лучше я продолжу собираться.
― Один момент, ― останавливаю ее я, сбрасывая близнецов с ноги и отправляя их на диван. Я не различаю, который из моих племянников ― Майк, а который ― Айк. ― Идите-ка посмотрите телевизор еще минуток пять, пока я тут все подготовлю.
Дети снуют, как муравьи, пока я показываю Брук следовать за мной на улицу и отодвигаю ногой прочь с дороги кучку чихуахуа, выходя на крыльцо.
― Что такое? ― спрашивает Брук, пока я двигаюсь в правую сторону крыльца подальше из поля зрения детей. Прежде чем Брук понимает, что к чему, я хватаю ее за отвороты тренчкота и мягко толкаю к стене, выбивая удивленный вздох из этих красивых губ. Ее макияж идеален, но, думаю, что он хорош больше для меня, чем для этих мудаков в клубе.
Я прижимаюсь к ней и жестко целую, просовывая язык в ее рот до самого конца, вызывая еще один вздох. Из-за ее участившегося дыхания я не могу сконцентрироваться, опуская руки и расстегивая несколько верхних пуговиц ее тренча. Проскальзываю пальцами внутрь и обнаруживаю кружевное боди и тонкую талию, а также теплую и желанную мягкость, которая льнет ко мне с небольшим порывом.
М-м-м, да.
Крошка все еще хочет меня. Когда она прижимается ко мне вот так, чувствую, словно могу сделать что угодно, чтобы получить ее. Хотя еще одна ночь точно меня убьет.
Брук стонет напротив моих губ, опуская руки к поясу моих джинсов и обнимая меня за талию, ногтями впиваясь в кожу, дергая меня ближе к себе.
― Пока-пока, Всезнайка, ― шепчу я, отодвигаясь от нее на пару сантиметров. ― Если захочешь, то я могу подождать твоего возвращения голым.
Она не отвечает мне, пока не начинает идти дождь, барабаня по листьям деревьев и траве, а кроны деревьев поют для нас. Если бы в доме не было кучи детей, я бы поднял ее и трахнул прямо на этом самом месте. Прямо напротив зеленого сайдинга этого дерьмового дома. Я бы настрогал миллион маленьких копий Брук вместе с ней, если бы она только захотела.
Вот же ж. Откуда, черт побери, взялась эта мысль?
Бе-е. Нет. Ни за что. Никаких детей. Простите. И меня не волнует, насколько хороша эта девчонка.
Делаю стремительный шаг назад, притворяясь, что это потому, что слышу крики изнутри. Но на самом деле я испуган до чертиков.
Брук поднимает на меня свои оленьи глаза, которые говорят, что она не понимает. Дыхание учащенное, ее ярко-розовая помада размазана по подбородку. Она крепко сжимает отвороты своего тренчкота, а потом начинает лихорадочно застегивать его.
Знаю, что должен продолжать поощрять ее на эксперименты со мной. В конце концов, всего одна ночь секса за всю ее жизнь? И это в двадцать два года? В ней должно быть накопилась неудовлетворенность, созревшая в таком сексуальном теле.
Но я не могу. Если честно, думаю, что испуган до усрачки. Блядь. Всего несколько дней с этими детьми, и мои биологические часы затикали: «тик-так, так-так».
Брук ничего не говорит, просто сжимает свои руки в кулаки, пальцами впиваясь в блестящую ткань тренча. Затем закрывает глаза и делает несколько глубоких вдохов. Когда она снова открывает их, то делает несколько шагов в сторону и разглаживает руками зализанные волосы, поправляя свой конский хвост, прежде чем облизывает губы, чтобы заговорить.
― Я… Я подумаю об этом.
Она задевает меня плечом, проходя мимо, и исчезает за раздвижными дверями, пока я делаю глубокий вдох. Мое беспокойство улетает прочь вместе с ним.
А затем я улыбаюсь. Мило и широко.
Бинго, детка.
* * *
Черт, оказывается делать шоколадное печенье го-о-ораздо сложнее, чем я предполагал. Мы только в самом разгаре еб… гребаной готовки, а я уже бросил тридцать баксов в банку ругательств (но затем тайно стащил обратно примерно пятнадцать, пока Кинзи не видела).
― Твою ж мать, ― ругаюсь я, когда вынимаю первую партию из духовки и обнаруживаю, что они превратились в маленькие черные диски древесного угля. ― В рецепте сказано восемь-десять минут до готовности, а не до окаменелости. Боже мой.
― Хм, ― хмыкает Белла, исчезает на мгновение и возвращается с табуретом-стремянкой, толкает дверцу духовки, закрывая ее, а затем становится на него. ― Моя бабушка сказала, что наша духовка слишком горячая. Поэтому, думаю, тебе нужно уменьшить огонь.
Она нажимает на кнопку и уменьшает температуру примерно на десять градусов. Не желаю соглашаться с этим, но маленький монстр действительно мило выглядит в своем переднике. Если вы скажите кому-нибудь, то я по-настоящему выпрыгну из этой книги и убью вас, но-о-о… На мне тоже передник. И он розовый. На нем изображены… Ну, думаю, что это мыши или крысы, или кролики, или кто-то из их вида. В любом случае, все они улыбаются как психи, и на всех них также надеты передники.
Фан-блядь-тастически.
― Ты думаешь, нам стоит поставить следующую партию чудовищных шоколадных печенек? ― спрашиваю я, роясь в шкафу в поисках каких-нибудь пищевых красителей. Знаю, что это дерьмо, по общему мнению, вызывает у детей СДВ (Примеч. пер.: ADD (Attention-Deficit Disorder) ― синдром дефицита внимания с гиперактивностью) или как-то так. Но я съел кучу этой хрени, и я в полном порядке, как видите.
Хватаю упаковку и капаю несколько капель синего и красного в тесто, пока дети пристально наблюдают за мной с выражением благоговения на лицах. Серьезно, они такие наивные. Это их лучшая черта.
— Это кровь демонов, ― говорю я, и Кинзи кривится.
— Это неправда. Я видела эпизод «Мурашек» (Примеч. пер.: «Мурашки» (англ. Goosebumps) — канадский телесериал. Экранизация произведений Роберта Лоуренса Стайна), и она была зеленой.
Я замираю и наклоняюсь, уперев руки в бока, пока смотрю Кинзи прямо в лицо.
— Существуют разные породы демонов, как у собак. — Я выпрямляюсь и указываю на кучку мерзких крыс, сидящих у моих ног и выпрашивающих кусочек печенья. ― Видишь. Собака Брук гадкая и лысая, а твоя ― гадкая
