На самом же деле ни сдержанность Англии, ни сдержанность России уже ничего не определяли. Все решалось в Берлине. Германский посол Лихневский впоследствии признавал: "Конечно, достаточно было одного намека из Берлина, чтобы побудить графа Бертольда, успокоившись на сербском ответе, удовлетвориться дипломатическим успехом. Этого намека, однако, не последовало. Напротив, настаивали на войне". Кайзер уже закусил удила, его пометки на полях докладов в это время приобретают почти "ленинский" стиль: "Ага, обычный обман!", "Он лжет!", "Грей - лживая собака", "Болтовня!", "предатели-славяне", "предатели-англичане", а на предупреждениях Сазонова, что Россия не оставит Сербию на растерзание - "Что ж, валяйте" и "Это как раз то, что нужно!" Бертольду он пишет: "Славяне рождены для того, чтобы повиноваться!" А министр Ягов успокаивал Вену: "По существу, Россия теперь небоеспособна".
И колебания царя как раз и становились для кайзера лучшим доказательством слабости России. Причем казалось, что вся Германия стремится убедить в этом себя и свою союзницу. Из Петербурга шли доклады посла и военного атташе, что царь боится войны, что "в русской армии настроение больного кота" и она "планирует не решительное наступление, а постепенное отступление, как в 1812 г.". Немецкая пресса вопила о "полном разложении" в России. Поэтому разногласия в германском руководстве тоже существовали, но другого рода, чем в Петербурге или Лондоне. Мольтке требовал от Конрада: "Всякая потерянная минута усиливает опасность положения, давая преимущества России. Отвергните мирные предложения Великобритании. Европейская война - это единственный шанс на спасение Австро-Венгрии. Поддержка Германии вам абсолютно обеспечена". А канцлер Бетман-Гольвег, наоборот, за 2 дня направил в Вену 6 телеграмм, чтобы не отказывались безоговорочно от любых мирных предложений, а делали вид, что собираются их рассмотреть, иначе "будет трудно возложить на Россию вину за пожар в Европе". И Бертольд разводил руками - кто же, мол, возглавляет германское правительство, Бетман или Мольтке?
28.7 Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Британский посол докладывал: "В Вене царило такое всеобщее настроение, что сообщения вызвали всеобщее ликование, толпы народа заполонили улицы, распевая патриотические песни до утра". То же происходило и в Будапеште. Царила атмосфера настоящего праздника, горожане устраивали патриотическое гуляния, а дамы засыпали цветами и знаками внимания военных, которым предстояло пойти и побить проклятых сербов. В принципе такая война воспринималась как недолгая, и конечно же, заведомо успешная прогулка. К наступлению австрийцы были еще не готовы, но 29.7 началась бомбардировка Белграда кораблями Дунайской флотилии и батареями крепости Землин, расположенной на другом берегу Дуная.
И в этот же день германскому послу в Брюсселе фон Белову был доставлен пакет с ультиматумом Бельгии. Но вскрыть его следовало позже, по особому указанию. А Франции и России Бетман-Гольвег направил угрожающие ноты. В Париж - что "военные приготовления, которые Франция собирается начать, вынуждают Германию объявить состояние угрозы войны". А нота в Петербург "очень серьезно уведомляла", что "если Россия будет продолжать свои военные приготовления, даже не приступая к мобилизации", то эти меры "заставят нас мобилизоваться, и тогда едва ли удастся избежать европейской войны". В общем, стало ясно, что Германия опять задирает соседей и ищет предлога для ссоры.
Лишь тогда, с 29.7, начали происходить сдвиги в позиции стран Антанты. Грей предложил новый план урегулирования - "занятие Австро-Венгрией части сербской территории в качестве залога" с последующим посредничеством великих держав. Намекая, что при отказе даже от такого варианта возможно более решительное вмешательство Англии. Черчилль приказал флоту перебазироваться на север, в Скапа-Флоу, чтобы корабли были подальше от баз немецких миноносцев и подводных лодок, и уговорил премьера Асквита подписать приказ о "предварительном военном положении". Хотя в целом мнение правительства еще не определилось. На очередную просьбу Пуанкаре "сказать свое слово" Англия не отреагировала. Асквит, докладывая королю, пояснял: "Кабинет считает, что вопрос, если он возникнет, скорее вопрос политики, чем законных обязательств". А сотрудник МИДа А. Кроу рассуждал: "Англия не могла участвовать в большой войне, ибо это означало отказ от независимости" - под независимостью понималось следование собственным интересам, а не союзническим.
Во Франции правительственный кабинет заседал непрерывно. Начальник Генштаба Жоффр, еще в отсутствие президента и премьера, провел подготовительные меры к началу мобилизации, убеждал привести войска в готовность и занять позиции на границе. Положение усугублялось тем, что по французским законам солдатам предоставлялись отпуска на время жатвы! И половина армии разъехалась по деревням. Жоффр докладывал, что немцы могут начать вторжение без единого выстрела: "Любое промедление с мобилизацией во Франции будет означать, что начало войны пройдет с потерей французской территории". Но даже такие сторонники войны, как Пуанкаре, когда эта война грозила из теоретических рассуждений обратиться в реальность, растерялись. Снова вставали призраки Седана, и казалось необходимым использовать все шансы на мир. Убедить в своем миролюбии Англию - чтобы не бросила в беде, Италию - чтобы не ударила в спину. Поэтому Жоффру разрешили лишь отозвать солдат из отпусков и мобилизовать 5 приграничных корпусов. Но одновременно приказали отвести их на 10 км от границы. Чтобы случайный выстрел не спровоцировал конфликт и чтобы доказать миру - Франция атаковать первой не будет.
Сходная ситуация была и в Петербурге. Правда, после объявления Австрией войны сербам царь согласился на частичную мобилизацию. Однако это оказалось невозможным. В Генштабе существовали планы частичной мобилизации против Турции, против Швеции, но не против Австро-Венгрии. И не по какой-то оплошности, как это порой представляют малокомпетентные авторы,- просто военные специалисты и политики отлично знали, что в одиночку, без Германии, Вена против России не выступит. А сама Россия нападать на Австрию не собиралась. Вариант частичной мобилизации рассматривался на заседании правительства в 1912 г., и точку в обсуждении тогда поставил премьер Коковцов. Он сказал, что это просто не имеет смысла, потому что враги, если уж захотят придраться, то все равно придерутся. "Наши противники расценят как саму войну все наши подготовительные действия, как бы мы их ни назвали - мобилизация остается мобилизацией".
Но царь настаивал, чтобы мобилизация была только частичной. И начальник Генштаба Янушкевич доказывал, что если не мобилизовать Варшавский округ, останется неприкрытым как раз тот участок, где, по разведданным, должен быть сосредоточен ударный кулак австрийцев. И что если начать импровизированную частичную мобилизацию, это сломает все графики железнодорожных перевозок - и при необходимости объявить потом общую мобилизацию все окажется скомкано и перепутано. Тогда Николай решил пока вообще не приступать к мобилизации - ни к какой. Информация к нему стекалась самая противоречивая. Приходили обнадеживающие телеграммы от Вильгельма, посол Пурталес передавал, что Германия склоняет Вену к уступкам, и Австрия, вроде, соглашалась. Но тут же прикатилась упомянутая выше нота Бетман-Гольвега. Стало известно о бомбардировке Белграда, о придирках к Франции. А Вена после всех виляний наотрез отказалась от любого обмена мнениями с Россией.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
