Только что ушли люди, которые сновали с тюками и упаковочными ящиками между домом и улицей, превращая подъезд и вестибюль в проход общего пользования. Когда стемнело, Элизабет вошла в дом через открытую дверь, но, испугавшись своей дерзости, быстро вышла через другую открытую дверь, пробитую в высокой стене заднего двора. К своему удивлению, она очутилась в одном из глухих тупиков города. Она оглянулась на дверь, через которую вышла, и увидела при свете одинокого фонаря, стоявшего в этом тупичке, что дверь увенчана аркой, очень старинной, — старше даже самого дома. Дверь была обита гвоздями с большими шляпками, а на замковом камне арки была высечена маска. И теперь еще можно было разобрать, что некогда эта маска изображала смех, хотя несколько поколений кестербриджских мальчишек бросали в нее камнями, целясь в рот, и камни так выщербили ей щеки и челюсти, что казалось, будто они изъедены болезнью. При тусклом свете фонаря вид у маски был такой зловещий, что Элизабет не могла смотреть на нее, и это было ее первым неприятным впечатлением от дома.
Расположение диковинной старинной двери и странная ухмыляющаяся маска говорили прежде всего о том, что с историей этого дома были некогда связаны какие-то темные дела. К нему можно было незаметно пробраться глухим переулком из любого места в городе: из старого игорного дома, со старого скотного рынка, со старой арены петушиных боев, от пруда, где, бывало, исчезали некрещеные младенцы. Что и говорить, «Высокий дом» мог похвалиться удобством своего местоположения.
Элизабет повернулась, собираясь пойти домой кратчайшим путем, но, заслышав чьи-то шаги и не желая, чтобы ее в такой час видели в таком месте, быстро отступила назад. Другого выхода из тупика не было, и она решила постоять за кирпичным столбом, пока прохожий не удалится.
Велико было бы ее удивление, если бы она последила за ним. Она увидела бы, что прохожий, подойдя к дому, направился прямо к двери с аркой, а когда он остановился, взявшись за щеколду, и свет фонаря упал на его лицо, узнала бы в нем Хенчарда.
Но Элизабет-Джейн так сжалась в своем углу, что ничего этого не заметила. Хенчард вошел во двор — так же не подозревая о ее присутствии, как она не знала, кто этот встречный, — и скрылся во мраке. Тогда Элизабет покинула свое убежище и поспешила домой.
Любопытно, что придирки и выговоры Хенчарда, породившие в ней боязнь, как бы не сделать чего-нибудь, недостойного благовоспитанной девушки, помешали им обоим узнать друг друга в этот критический момент. А ведь если б они друг друга узнали, последствия были бы немалые, и уж конечно у обоих возник бы один и тот же вопрос: зачем понадобилось ему (или ей) приходить сюда?
Что бы ни делал Хенчард в доме незнакомки, но к себе он пришел лишь на несколько минут позже Элизабет-Джейн. Она собиралась заговорить с ним о своем уходе из его дома — к этому ее побуждали события дня. Но все зависело от его настроения, и она в тревоге ждала, не зная, как он поведет себя с ней. Она заметила, что он переменился. Ей уже не грозила опасность его прогневать, ей грозило кое-что похуже. Его раздражительность перешла в полнейшее равнодушие, и он был так холоден с девушкой, что эта холодность сильнее его вспыльчивости побуждала ее уйти.
— Отец, вы не против того, чтобы я от вас ушла? — спросила она.
— Чтобы ты от меня ушла? Нет… ничуть. А куда ты собираешься уйти?
Она решила, что сейчас не нужно открывать свои намерения тому, кто столь мало интересуется ею. Он и так скоро услышит об этом.
— У меня появилась возможность пополнить мое образование и жить не так праздно, как я теперь живу, — сказала она нерешительно. — Мне предлагают место в доме, где я смогу учиться и общаться с хорошо воспитанными людьми.
— Так и воспользуйся этой возможностью, ради бога… если не можешь пополнить свое образование здесь.
— Вы не возражаете?
— Возражаю? Я? Нет… нет! Нисколько! — Немного помолчав, он добавил: — Но без моей помощи у тебя, пожалуй, не хватит средств на выполнение этого многообещающего плана. Если хочешь, я готов давать тебе карманные деньги, чтобы ты не оказалась вынужденной жить только на нищенское жалование, которое тебе, вероятно, будут платить эти хорошо воспитанные люди.
Она поблагодарила его.
— Лучше сделать все как следует, — сказал он, снова помолчав. — Я положу на твое имя небольшую сумму, и ты будешь получать с нее ежегодную ренту; таким образом, ты не будешь зависеть от меня, а я не буду зависеть от тебя. Тебе это по душе?
— Конечно.
— Так я позабочусь об этом сегодня же.
Сбыв ее с рук, он, видимо, почувствовал облегчение, и таким образом вопрос об ее отъезде разрешился. Теперь Элизабет только ждала свидания с дамой.
Наступили назначенный день и час, но шел мелкий дождь. Элизабет-Джейн, свернув теперь со своей прежней орбиты беззаботной обеспеченности на трудовой путь, решила, что для такого померкшего светила, как она, погода достаточно хороша, лишь бы только ее новая приятельница решилась выйти из дому, что было сомнительно. Девушка пошла в чулан, где висели ее деревянные сандалии, сняла их и, начернив ваксой заплесневелые кожаные ремни, надела на ноги, как надевала в былые времена. Так, в сандалиях, в плаще и с зонтом, они пошла к месту свидания, решив, в случае если дама не придет, отправиться к ней домой.
Одна сторона кладбища, подветренная, была ограждена старинной глинобитной стеной с крытым соломой навесом, выступавшим фута на два. За этой стеной находился склад с зернохранилищем и амбарами — тот самый склад, где Элизабет встретила Фарфрэ много месяцев назад. Кто-то стоял здесь под соломенной кровлей. Значит, молодая дама пришла.
Ее приход так укрепил радужные надежды девушки, что она почти испугалась своего счастья. И в самых трезвых умах находится место для игры воображения. Здесь, на этом кладбище, древнем, как сама цивилизация, под проливным дождем стояла незнакомая женщина, такая странная и обаятельная, каких Элизабет еще не приходилось видеть, и ее присутствие казалось девушке каким-то волшебством. Тем не менее Элизабет направилась сначала к церковной колокольне, со шпиля которой, хлопая на ветру, свешивалась веревка флагштока, и уже оттуда подошла к стене.
Несмотря на дождь, у дамы был такой бодрый вид, что Элизабет позабыла о своих фантазиях.
— Ну как, вы решились? — проговорила дама, и ее белые зубы блеснули за черной шерстяной вуалью, защищавшей лицо.
— Да, окончательно, — ответила девушка с жаром.
— Ваш отец согласен?
— Да.
— Так переезжайте.
— Когда?
— Хоть сейчас… как только вам будет удобно. Я хотела было послать за вами и пригласить вас к себе, полагая, что вы не решитесь прийти сюда в такой ветер. Но я люблю гулять и решила сначала пойти посмотреть, нет ли вас здесь.
— Так же и я решила.
— Значит, мы с вами уживемся. Переезжайте сегодня. Можете? У меня в доме так пусто и грустно, что мне хочется иметь около себя живое существо.
— Мне кажется, я смогу переехать сегодня, — сказала девушка, подумав.
В эту минуту сквозь шум ветра и дождя до них донеслись голоса из-за стены. Слышны были слова: «мешки», «четверти», «молотьба», «мякина», «на рынке в будущую субботу», но остальные слова уносил ветер, и все фразы были искажены, как лицо, отраженное в треснувшем зеркале. Женщины прислушались.
— Кто эти люди? — спросила дама.
— Один из них мой отец. Он арендует этот двор и амбар.
Дама, видимо позабыв о деле, по которому пришла сюда, прислушивалась к техническим терминам торговли зерном. Но вдруг проговорила:
— Вы сказали ему, куда переезжаете?
— Нет.
— О… как же так?
— Я думала, что безопаснее будет сначала уехать — ведь он такой переменчивый.
— Пожалуй, вы правы… К тому же я еще не назвала вам своей фамилии. Я — мисс Темплмэн… Они уже ушли… те… на той стороне?
— Нет. Они только прошли в зернохранилище.
— Ну, здесь становится сыро. Значит, я буду ждать вас сегодня… сегодня вечером, скажем, часов в шесть.
— С какого входа мне войти, сударыня?
— С главного… через подъезд. Другого нет.
Элизабет-Джейн вспомнила про дверь, выходящую в тупик.
— Раз уж вы не сказали ему, куда уезжаете, вам, пожалуй, и правда лучше молчать об этом до поры до времени. Кто знает, а вдруг он передумает?
Элизабет-Джейн покачала головой.
— Этого я не боюсь, — проговорила она печально. — Он ко мне совсем охладел.
— Прекрасно. Так значит, в шесть часов.
Когда они вышли на дорогу и стали прощаться, подул такой сильный ветер, что им с трудом удавалось удерживать гнущиеся зонты. Тем не менее, проходя мимо ворот зернового склада, дама заглянула в них и на мгновение остановилась. Но во дворе никого не было, только стояли стога, горбатый амбар, покрытый мхом, как подушками, да высокое зернохранилище перед колокольней, на шпиле которой веревка все еще хлопала о флагшток.
