«любовный» воздух вокруг нас, искусственно созданный слепой ревностью Лени.
– Ладно, на сегодня, все. Давай прощаться, – сказала я.
– Да, – сказал Гарик. – Я уезжаю. Только прежде чем я уеду, я хочу, чтобы ты знала. С Инной так случайно получилось. Я не подонок. Я просто увлекся и обо всем на свете забыл.
– Как можно забыть такое? Как можно вообще увлечься женой друга? Я никогда не смогла бы влюбиться в мужа… вообще в чьего-либо мужа. Я на него изначально уже другими глазами смотрела бы. Я не понимаю…
– Не зарекайся. Все бывает. Я заплатил за ошибку. Когда она ушла от меня, я понял, что это мое наказание. Я неделю не мог встать с постели. Два года я не мог вообще смотреть на женщин. Я презирал, ненавидел, боялся всех женщин. Я по сей день хожу одинокий, не могу влюбиться ни в кого.
– А сколько лет прошло с тех пор, как она ушла?
– Пять. Пять лет. Это был такой удар. Я еле-еле от него оправился. Зато все те работы, которые ты видела у меня в квартире, были сделаны в первые два года после ее ухода. Она как будто пробудила мою творческую энергию, причинив мне эту боль. Как только я оправился от удара, я перестал лепить. Сейчас, я уже очень редко что-то леплю. Да и некогда.
– Так ты, кроме того, что ты у себя выставил, больше ничего не лепил и не рисовал?
– Нет. А эти работы, они настолько мне дороги, что я и не пытаюсь их продавать. Да, наверно, и нет смысла. Я трезвый человек, не обольщаюсь мыслями, что я молодой Шемякин. Я смирился с тем, что творчество – это просто мое хобби. Здесь, в Америке, разве что Шемякин или Неизвестный могут жить, продавая свои работы. Молодые мастера должны зарабатывать на хлеб, имея вторую профессию.
– Значит, уход Инны стимулировал твою творческую жизнь…
– Творчество пошло на взлет, но только первое время. А вот влюбиться мне так ни разу и не удалось с тех пор, как она ушла.
– У тебя никого не было пять лет?!
– Были. Года через три, после инкиного ухода я наконец созрел, чтобы начать встречаться с кем-то. Ее звали Ольга.
– Ты три года был один?!!! – я смотрю на Гарика, как на аквалангиста, жившего на дне моря столько, сколько человек жить не может. – Ну и что с Ольгой? Где она теперь?
– Встречались мы с ней, встречались. Что-то она все время требовала. Звала все время к себе, просила остаться ночевать. Хотела внимания. Я уступал ей. А в один прекрасный день мне надоело. Я подумал: зачем я мучаю себя? Мы расстались.
– Но почему? Что в ней было не так? Она тебе не нравилась?
– Ты имеешь в виду внешне? Внешне она была очень интересная. Я изначально на внешность ее и запал.
– А потом? Она оказалась не очень умна?
– Да нет, вроде… с умом у нее было все в порядке…
– Как человек была чужая?
– Да нет… Не знаю… Не знаю. Не смог я ее полюбить.
– Ну, как это так? Должна же быть причина, почему не смог.
– Разве мы любим или не любим по причине?
– Конечно! Всему есть своя причина, – с гордостью говорю я. – А разве ты об этом не знаешь? – Мне приятно, что есть вещи, которые я знаю, а взрослый и умный Гарик не знает. – Если ты не смог ее полюбить, значит, на то была причина, – поясняю я.
– Не знаю. Чужая она была какая-то… Мне без нее было лучше, чем с ней.
– Чужая… – говорю я, стараясь взвесить, достаточно ли веская это причина. – А что было потом?
– Потом, я встретил Таню. Тоже ничего не получалось. Я заставлял себя звонить ей. Однажды я решил не насиловать больше себя, больше не звонить ей. Она звонила, звонила… Я не отвечал. Потом она неожиданно пришла. Она плакала. Я сказал ей, что позвоню, чтобы объясниться, но не позвонил, не смог заставить себя. Она не звонила больше.
– Какой же ты хам! Ты мог ей, по крайней мере, объяснить, что так и так… а то просто исчез…
– Я не мог себя заставить.
В этот момент в дверь снова постучали. Я пошла открывать. Снова Леня, теперь уже сильно пахнущий водкой.
– Я так подумал… – говорит он Гарику, – я не уступлю тебе ее с такой легкостью. Если ты наглец и подонок, я выбью тебе все печенки, селезенки, почки… А уж если выживешь, она твоя. Каково? – Леня еле стоит на ногах.
– Я готов, – говорит Гарик со спокойной уверенностью в себе, глядя на Леню.
Гарик ростом Лене по грудь, но это совсем не смущает его.
– Ты хочешь выйти? – спокойно говорит Гарик Лене.
– А меня вы спросили? – кричу я. – Никуда ты не выйдешь, Гарик. А Леня, если сейчас же не уйдешь отсюда, я вызову полицию, и ты знаешь, что будет, если я это сделаю.
– Вызови полицию, – с тоской глядя на меня, говорит Леня. – Вызови полицию. Я хочу увидеть, как ты посадишь меня в тюрьму.
– Ты думаешь, не посажу? Ты не оставляешь мне выбора. Я не позволю тебе до конца наших дней колотить всех, кто просто-напросто заходит ко мне в гости.
– Просто в гости?
– Да, просто в гости.
– В десять часов вечера, одни в квартире, мужчина и женщина, весенним вечером. Это просто в гости?
– Так, все, я вызываю полицию!
– Вызывай. Если ты не вызовешь, твой Гарик покойник. Вызывай.
Я набираю номер полиции, т. к. знаю (уже так было с Аликом), что если я не вызову полицию, то для меня Гарик точно станет покойником. Леня сидит и не уходит.
– Может, ты все же уйдешь?
– Вызывай полицию.
– Как хочешь…
Леня сидит, со слезами на глазах прощается со мной.
– Леня, уходи, пока они не приехали.
– Ты знаешь, какая это девчонка? – обращается он к Гарику, полностью игнорируя мои просьбы уйти. – Ты ведь, гаденыш, не стоишь ее мизинца. Она неопытная, увлекающаяся. Если она сейчас отдаст меня полиции, я не трону тебя. Значит, ты победил. Значит, победил…
Леня напоминает Ипполита из «Иронии судьбы, или С легким паром». Мы с Гариком видим, что он пьян, что он страдает, мы ничем не можем ему помочь, и нам неловко.
Когда Леню повезли в отделение, мне было больно за него, но рано или поздно я должна была отрезвить его, иначе это переходило все границы. Один день в тюрьме – ничего страшного. Зато он поймет, меня преследовать больше не стоит. Это
