– Хотите сказать, что забрал эту тайну с собой в могилу?
– Или же поделился ею с одним из потомков графа Шварценгрюндена, являющегося в то же время предком графини де Ляфер.
– Вот оно как все выглядит! – поскреб ногтями поверхность стола Куньяр. – Что же мы теперь должны делать?
– Превратить графиню Диану де Ляфер в нашу союзницу. В такую попечительницу ордена тамплиеров. И с ее помощью начать поиски сокровищ не только здесь, но и в других замках Франции. Богатства эти таковы, что стоят усилий.
– Если же она не согласится, тогда?…
– Мы должны заставить ее. Любой ценой. Или же сделать так, чтобы она не смогла ни выдать нас, ни помешать нам.
– Что, – повел шевалье ладонью по горлу, – раз и навсегда?
– Мы с вами, дорогой шевалье, не стремимся ни к жестокости, ни к крайностям. Но если нас вынудят… Не так ли?
– Испепели меня молния святого Стефания! – Граф уже заметил, что «молния святого Стефания» нередко возникает как раз тогда, когда шевалье удобно оставаться между «да» и «нет». – Но зачем вам в таком случае понадобился маркиз д'Атьен?
– Мне не хотелось говорить об этом. Но коль скоро мы решили, что впредь действуем вместе… Видите ли, маркиз – потомок Великого инквизитора Франции, того самого, по чьей воле был казнен Великий магистр ордена Жак де Моле.
– Испепели меня молния!.. Будь моя воля, я бы сжигал на кострах всех потомков судей инквизиции до тысячного колена. Ведь когда-то и мои досточтимые предки имели удовольствие погреться на их кострах.
– Я представлю вам такую возможность, шевалье. Обещаю, – зловеще рассмеялся де Моле. – Но не будем торопиться. Не исключено, что, казнив Жака де Моле, великий инквизитор прибрал какую-то часть сокровищ к своим рукам, и теперь они находятся в одном из владений его потомков. Возможно, даже в имении маркиза д'Атъена, о чем он пока что не догадывается.
– Разве что. В таком случае отложим сожжение его на костре до лучших времен. Но только отложим.
– И еще. Я приехал во Францию из Швейцарии. И не хотел бы, чтобы о моем пребывании здесь узнали в Париже. Какое-то время мне нужно побыть в замке, где я буду оставаться невидимым и недосягаемым для ищеек кардинала и Анны Австрийской. Само собой разумеется, что мое пребывание здесь будет оплачено суммой, приличествующей Великому магистру.
– Еще как приличествующей!.. – не постеснялся заверить его шевалье.
49
Поздно ночью Хмельницкого поднял с постели гонец короля. Им оказался поручик Кржижевский. Словно ниспосланный Богом предвестник всех событий и перемен в жизни Хмельницкого, этот поручик появлялся тогда, когда его менее всего ожидали, а исчезал, когда этого менее всего хотели. Как он умудрялся метаться с такой быстротой между Краковом и Варшавой, между партиями короля и королевы, между иезуитами и иезуитоненавистниками – этого полковнику понять было не дано.
– Его величество просит вас, господин Хмельницкий, немедленно, сегодня утром, двинуться ему навстречу, – сообщал он сонному, еще не пришедшему в себя генеральному писарю. – Если вы выступите на рассвете – встреча может произойти, по всей вероятности, в Радоме.
– А посольство во Францию?
– В Гданьск вы отправитесь сразу же после беседы с королем, – как можно тверже объяснил ему Кржижевский. – Кораблем раньше, кораблем позже…
– Так вы сказали: в Радоме?… – Хмельницкий приподнял свечу, осветив лицо поручика, словно она могла помочь вспомнить, где именно расположен этот городишко.
– Если выступите сегодня на рассвете.
– Мы поедем вместе?
– Вас будет сопровождать поручик Ольховский. Король может быть уверен, что вы прибудете в его полевую ставку без излишних неожиданностей, – вежливо заверил полковника Кржижевский.
– Что ж, Ольховский – так Ольховский! Если я верно понял, вы твердо полагаетесь на него. Мы-то с ним не знакомы. Как чувствует себя его величество?
– Более или менее хорошо. Но если речь идет о его политическом самочувствии, то Владислав IV умиротворенно чувствует себя лишь в своем краковском дворце. Всякое возвращение в Варшаву для него губительно. Возможно, именно поэтому его величество желает увидеться с вами еще до прибытия в столицу.
Во дворе, у ворот, призывно заржали кони. Как всякий конник, Хмельницкий воспринял их ржание, как извещение о рассвете и сигнал трубача «по коням».
– Просьба… Приказ, – уточнил полковник, – Владислава IV вызван какими-то чрезвычайными обстоятельствами? – Он наконец, поставил подсвечник на стол и принялся лихорадочно одеваться.
– Все обстоятельства, заставляющие королей требовать к себе генералов и полковников, – чрезвычайны, – устало поведал Кржижевский, опускаясь в ближайшее кресло.
– В этом я не сомневаюсь, – озадаченно согласился полковник, поняв, что никаких сведений, хоть как-то объясняющих интерес к нему монарха, поручик дать не может. – Возможно, перед отъездом вы виделись с королевой?
– Рассказ об этой встрече был бы значительно интереснее другому полковнику, князю Гяуру, – уже едва слышно молвил поручик. – Ольгица, Власта… Если королева прибегает к колдуньям, это всегда не к добру…
– Простите, а кто такая Власта?
Ответа он не получил. Подойдя поближе, обнаружил, что Кржижевский спит, запрокинув голову на спинку кресла, и с каждым вдохом по-детски сонно причмокивает губами.
Спать Хмельницкий уже не ложился, это было бы бессмысленно. Одевшись и погасив свечи, он подошел к окну и, распахнув его, долго стоял, подставив грудь влажной ночной прохладе и глядя на звездное небо. Это были минуты его обычных ночных раздумий, минуты «звездных гаданий».
На рассвете полковник вышел из номера, решив, что бессмысленно будить спавшего в кресле поручика. В качестве адъютанта он решил взять с собой Лаврина Урбача. Только его. Считая, что этот человек может пригодиться ему во время поездки, как никто иной.
Лаврин охотно согласился, однако тотчас же поинтересовался:
– А кто вам посоветовал взять меня?
– В таких решениях я иногда обхожусь без советников, – несколько заносчиво осадил его генеральный писарь. Лаврин понимающе улыбнулся и промолчал, хотя разговор счел неоконченным.
– Это я к тому спросил вас о совете, что попутчик у нас будет особый, – вернулся к нему сотник, уже подводя Хмельницкому оседланного коня.
– Вы имеете в виду поручика Ольховского? Да, он, вместе с двумя другими драгунами, будет сопровождать нас.
Урбач вновь загадочно улыбнулся и не стал вдаваться ни в какие объяснения.
50
Поручик со своими драгунами действительно терпеливо дожидался их рядом с постоялым двором, на площади, где недавно казнили атамана Голытьбу и где до сих пор, на устрашение всей Польше, стояли помост и плаха.
Он встретил Хмельницкого у ворот, представился, представил своих гусар и вопросительно взглянул на стоявшую неподалеку карету.
– Это для меня? – удивился Хмельницкий. В разговоре с поручиком о карете речь не заходила.
– Затрудняюсь сказать, – ответил поручик, долгой тягостной паузой засвидетельствовав это затруднение. – Но тайному советнику, господину Вуйцеховскому, который ждет вас в карете, вы явно нужны, – объяснил он, приближаясь вместе с полковником к экипажу советника.
– Да, полковник, да, вы нужны мне, – мгновенно выкатился из кареты небольшого, почти карликового росточка человек в черном цивильном костюме с черным шарфом вокруг шеи, оба конца которого сползали с черного, нараспашку, дорожного плаща. – Тайному советнику Вуйцеховскому. Никому не известному, никем в Варшаве не узнаваемому тайному советнику.
Несмотря на довольно прохладное туманное утро, Вуйцеховский был без шляпы. Коротко стриженые волосы его, зачесанные на правую сторону, образовывали своеобразное кепи с гребнем посредине. Огромное кепи на огромной, совершенно не пропорциональной туловищу голове.
– Садитесь, господин полковник, садитесь. Я спутник недолгий и неутомительный. До пятой версты от Варшавы. Всего до пятой версты.
– Обычно предпочитаю верхом.
– Знаю, полковник, знаю: только верхом. Храбрый полковник. На коня – и в бой. – Когда Вуйцеховский говорил, все лицо его, все существо излучало какую-то особую доверительность и искренность. Он казался предельно, до глуповатой наивности, простецким, покладистым и откровенным. Всем своим видом, всем поведением, каждым словом, улыбкой – он как бы предупреждал, умолял своего собеседника: «Только не надо со мной мудрить! Будьте проще. Говорите откровенно. Излейте мне душу, как не изливали никому другому в этом мире».
– Вы прекрасный наездник – кто этого не знает? Один из лучших наездников Речи Посполитой от Гданьска до Каменца. Будь я таким же всадником, разве я стал бы утомлять вас тряской в этой мещанской карете? Правда, мой кучер уверяет, что его карета самая быстрая в Польше. Но кто ему поверит?! – расхохотался Вуйцеховский. – Кучер уверяет!.. Кучер Вуйцеховского! Нет, действительно, кто ему поверит? – похлопывал он спешенного Хмельницкого по локтю, подгоняя к подножке кареты.
