Ветер внезапно дунул в спину Сервия, принеся с собой неожиданную прохладу, запах травы и коровника. И еще – запах убийства: липкий, сладковато-приторный и чуть-чуть соленый. Запах только что пролитой крови.
Мертвец молчал.
Тот же ветер шевелил разукрашенную красными потеками седую бороду. Нет, это при жизни она была бородой, придававшей хозяину величие и строгость! А после смерти – она стала бороденкой. Грязной, свалявшейся, жалкой…
Привычным движением Сервий отправил меч в ножны и поднял взгляд на пылающий монастырь, на разгорающиеся деревенские дома, на разбегающихся в разные стороны коз и кур, на разбросанные повсюду мертвые тела, на Двенадцать всадников, чьи мечи, копья и стрелы без устали разили оставшихся в живых…
Верхняя губа командира Легиона по-волчьи подергивалась, глаза были холодны и настолько лишены эмоций, что приблизившийся подчиненный невольно перекрестился, словно глянул в лицо самой Смерти.
И его страх не укрылся от Сервия.
Страх – это хорошо. Страх – куда надежнее, чем слова угрозы, чем деньги или обещания вечной жизни. Страх держит прочнее.
Легко, словно юноша, Сервий взлетел в седло, и конь прянул под ним, широко раздувая ноздри, пошел боком прочь от пожара, от ревущего неистово очистительного пламени.
– Тела сжечь, – приказал командир Легиона, не повышая голоса. – Все сжечь, до головешек, до пепла. В полдень нас здесь быть не должно.
Подчиненный кивнул и, с явным облегчением развернув коня, бросил его прочь галопом, в дымную, истекающую криками ужаса деревушку.
Сервий огляделся и, завидев убегающего прочь полуголого мужчину, тронул вороного вослед, сначала неспешно, потом быстрее и быстрее…
Вороной с хрустом стоптал беглеца, затанцевал на месте, тряся головой и похрипывая, повернул, повинуясь узде, натянутой сильными, мускулистыми руками хозяина.
Сквозь клочья густого вонючего дыма вниз смотрело яркое весеннее солнце.
Глава 14
Израиль, наши дни. Иудейская пустыня неподалеку от Мертвого моря
Конечно, человек может не есть несколько дней и от отсутствия воды погибает во много раз быстрее, чем от отсутствия пищи. Но это не значит, что беглецам не хотелось есть. Теперь, когда у них было вдосталь воды, все трое вспомнили, что не ели уже больше суток.
Сухой паек – он и есть сухой паек. Он не предназначен для гурманов. Он предназначен для того, чтобы в организм поступило нужное количество калорий. Получить удовольствие от поедания концентратов и высушенных продуктов может только очень голодный человек, но после многочасовой почти безводной голодовки в условиях пустыни поднимать вопрос вкусовых качеств было бы смешно. Главное – можно восстановить силы.
– Пайки у них американские, – сообщил спутникам дядя Рувим, разглядывая упаковку. – Судя по маркировке – для контингента в Ираке. А забрасывали наших оппонентов с территории Иордании. Любой самолет над территорией Израиля вызвал бы ответные действия ПВО. Так, Арин?
– Возможно, – согласилась та, примостившись между двумя валунами так, чтобы получить опору для спины. После укола девушке стало гораздо лучше, а после еды – потянуло на сон. – Что это меняет, профессор? Они благополучно высадились, и вот теперь мы здесь… А ПВО ничего не видели. Помощи нам ждать, как выяснилось, неоткуда…
– Пытаюсь понять общую картину, – пояснил Кац. – Потому что на сей момент у меня она не складывается. Никак. Есть несколько догадок, но назвать их мало-мальски приемлемой теорией я не могу. Интеллект не позволяет. Но обязательно с вами поделюсь… О, shit!
Он скривился и застонал, зацепив раненую половинку зада.
– Больно-то как! Я, знаете ли, давно не воевал и не имел в планах возвращаться к этому занятию. Война – не самый приятный труд…
– И у меня картинка не складывается. Мне почему-то представлялось, что археолог достаточно мирная профессия. И если бы кто-то сказал, что дядя Рувим на моих глазах будет перерезать глотку человеку, я бы никогда этому сказочнику не поверил, – вступил в разговор Валентин.
Профессор Кац хмыкнул.
– Ну, со мной как раз все абсолютно понятно. Я не всю жизнь был археологом. В ЦАХАЛе[67] я закончил службу командиром диверсионной группы, участвовал сначала в Шестидневной войне, а потом в войне Судного дня. Каждый раз, приезжая в Каир, я благодарю Бога за то, что годы меня сильно изменили. Командующий Южным фронтом генерал Хаим Бар-Лев лично наградил нас за рейд по египетским батареям ПВО, а он зря награды не раздавал, и, знай египтяне, кто именно приезжает к ним в гости в Университет…
– А в промежутках между войнами ты возвращался в археологию?
– А как ты думал? Живя в постоянно воюющей стране, надо все успевать, никуда не денешься. Благо, воюем мы быстро! В нашу профессию идут разные люди. Эхуд Нецер, открыватель могилы Ирода, например, архитектор. До того, как уйти в археологию, он проектировал жилые кварталы в Тель-Авиве. Генерал Ядин в науку с должности начальника Генерального штаба ЦАХАЛа. У них и общего-то – только призвание. Вы помните, откуда я знаю Ядина?
– Совместная экспедиция, – ответила Арин быстро. – Вы с генералом работали на первых раскопках в Мецаде. Я же читала!
– Положим, мы с генералом – это очень громко сказано, – возразил дядя Рувим. – Конечно, он тогда был уже не генерал, а бывший генерал, но величина поразительная, а я так – никто, студент… Погулять вышел. Но тогда ваш покорный слуга высказал совершенно отличную от генеральской точку зрения. Можно сказать – вредную точку зрения. И Ядин рассвирепел, а когда он свирепел, то лучше было слиться с пейзажем и не отсвечивать! Практически вступить с ним в конфликт означало закончить карьеру, еще толком ее не начав, правда, в момент спора я этот аргумент не воспринимал. Дело в том, что Ядин, несмотря на отставку, имел колоссальное влияние и на Генеральный штаб, и на армию, и на мир археологии. С его мнением одинаково считались и вояки, и мирные ученые. Как можно было противостоять такому всестороннему авторитету? Но об этом потом, если будет время… Я не буду утверждать, что он – израильский Эванс,[68] но в наших представлениях о том, какова была культура Израиля в древние века, в общепринятой интерпретации истории страны есть часть – и значительная часть! – взглядов самого Игаэля и его сподвижников… И вот студент, мальчишка (а мне в шестьдесят пятом было ровно восемнадцать лет, и был я нахален и дерзок не по годам, репатриант, сын репатриантов, едва не сгоревших в огне Второй мировой, ошалевший от величия момента и уверенный, что говорить то, что думаешь – его прямая обязанность), попадает в достаточно щекотливую ситуацию. По идее, я должен был молча махать лопатой и смотреть на Игаэля Ядина снизу вверх – поверьте, он этого вполне заслуживал – но не сложилось. Я решил, что умнее меня в экспедиции нет, и всунул свой наглый пятак в святая святых – в легенду о Мецаде. Получилось некошерно. Тем более что моя версия, хоть и не отличалась патриотизмом и красотой, зато куда более походила на правду, чем та, которую объявили официальной. Слишком много нестыковок, слишком много предположений, удобных для создания образа несгибаемых героев…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
