Отец Яков Кампинский был и хотел быть неложным свидетелем истории; но быть ее участником не входило в его жизненные планы. Со стороны всегда виднее, и суждение человека стороннего всегда спокойнее и справедливее.
ИТОГИ
Подошла к концу третья неделя изумительного отдыха. Самое простое казалось Наташе сказочным: березовые рощи, где только что появились грибы крепкие, малоголовые, толстоногие, которые и брать жалко, и не брать невозможно; красно-золотые листья на лесных опушках, летящая нить крепкой паутины и деревенский покой, ничем не рушимый.
Раньше это было обычным и знакомым - но раньше, до отлета из родного дома и до выхода на подмостки жизни; затем все, что в детстве было любимым, внезапно и будто бы навсегда завалилось мусором обрушенных зданий и обрывками страшных, недоговоренных слов, затянулось топкой тиной недобрых чувств и покрылось пеплом жертвенных костров. Потом - долгая тюрьма - как сон без надежды на пробужденье. Потом - новое чудо, но все еще в плоскости той же суетливой и суматошной пляски на краю кратера. И вот, на исходе последнего напряжения сил,- вдруг сразу - тишина, ничем не возмутимый покой и твердая уверенность, что край бездны остался позади и свершилось чудо возврата к простой, полноценной, настоящей жизни - к природе, ласковости леса, легкому духу полей и ясности бытия.
Что дальше?
Дальше - новый путь в неизвестное, но не по мостовым города и не через толпу людей, а через мудрые пространства России - к сказкам чужих земель. Остановить на этом пути никто не может: если чья-нибудь рука подымется на такое преступление,- тогда эта, здешняя, жизнь пресечется и путь отклонится в полное небытие. Ни минуты не медля! Ни о каком ином выходе не думая! Не надеясь ни на какую новую удачу! И потому не страшно: пережитое не вернется.
Заботиться и думать не о чем: теперь о ней должны заботиться друзья. Наташа знала, что часть беглянок уже сплавлена за границу, с ними Анюта. Трем не повезло: они были арестованы в первые же дни, в их числе младшая из всех - больная Елена. Этот арест так напугал, что для Наташи готовили самый дальний и сложный путь, на котором труднее ждать роковых случайностей. О том, где она скрывается теперь, знал только один верный человек; пока ее запрятали во владимирскую деревню, и она жила здесь в семье простых, далеких от политики людей, пила молоко, уходила в лес по грибы, а больше лежала на траве и вела беседы с небесными барашками.
Наташа с удивлением вспоминала, что за все три года тюрьмы ей не пришлось думать о себе, о своем прошлом, о возможности какого-нибудь будущего и вообще о том, что же за жизнь она себе создала и как это случилось? Только в дни ожидания казни в Петропавловской крепости ее мысль работала поспешно и отчетливо, но как-то уж слишком отвлеченно, почти литературно, не столько для себя, сколько для других. Годы тюрьмы прошли в незаметном однообразии, бездумно, на людях, без всякой пользы и без всякого смысла. Принималось за несомненное, что вот она, как и все они, как еще многие,- жертва безобразного и жестокого произвола властей и что когда-нибудь эта власть будет свергнута, и тогда для них и для всех начнется новое и светлое существование. Так что судить себя не приходилось и, уж конечно, не приходилось в чем-нибудь каяться и о чем-нибудь в прошлом сожалеть.
Теперь ей двадцать четвертый год, и она опять на свободе. Лишить ее этой свободы нельзя, потому что тогда она лишит себя и жизни. Ну хорошо. А зачем ей жизнь и что будет дальше?
Опять партия, подпольная работа, террор, тюрьма и ожиданье казни? Это совсем невозможно! Не потому, что не хватило бы сил, а просто потому, что все это уже было, и повторенье не принесет ничего, не даст даже тени прежних ощущений. Побег приподнял и расшевелил нервы; это было и ново, и очень красиво, почти гениально по своей кажущейся простоте. Чувство победы - почти наслаждение искусством! Но прошло и это. Дальше?
"Кто я такая и чего я хочу?"
Она не могла найти в себе ни одного определенного желания. Знала только, чего она не хочет и не может: опять лишиться свободы.
Тогда она стала думать о прошлом, и не о себе, а о людях, с которыми связывала свою судьбу. Первым вспомнила Оленя, с чувством глубокой приязни и настоящей благодарности. Может быть, и не сложный, слишком прямолинейный и уверенный,- но какой он был цельный, верный, какой настоящий человек! Вокруг него - все на голову его ниже; одни были преданы ему, другие шли вслепую, и еще иные могли быть с ним или против него. Были революционеры, обыватели и авантюристы. Иные аскеты и великомученики, другие - прожигатели жизни и игроки. От святых в своей вере и верности, как погибшие Сеня и Петрусь, "братья Гракхи",- до стоящих на границе между подвигом и предательством, как тоже погибший Морис, и дальше - до тех, которые под предлогом конспирации кутили по ресторанам, сорили деньгами и прикрывали лозунгами революции и максимализма личную распущенность. Между нравственно допустимым и недозволенным стерлась граница; одни из разбойников сораспяты со Христом, а другие, катясь дальше по наклонной плоскости, дошли до предательства.
Из сподвижников Оленя уцелели очень немногие; часть Их пытается теперь раздуть последнюю искру некогда пылавшего пламени. Но их судьба предопределена: или гибель, теперь уже напрасная, или уход в обывательщину. Нет за ними ни массы, ни общественного сочувствия, ни даже прочной группы: последние могикане!
И еще думала Наташа о том, что и сама она была увлечена не далекими мечтаниями о счастье человечества (какого такого человечества?) или о благе русского народа (она знала только крестьян деревни Федоровки!), а тоже игрой в жизнь и смерть, красивостью очень уж неравной борьбы. Ей были скучны отвлеченные рассуждения - ее влекло действие. В девятьсот пятом году она видела в Москве баррикады - это было изумительно, совсем как в исторических романах! И на тех же улицах видела жестокую расправу с защитниками баррикад, пожилыми и молодыми рабочими, и со случайными обывателями. На льду Москвы-реки видела много трупов и видела пожар Пресни. Нельзя смотреть на это равнодушно, можно быть либо с теми, либо с этими! Но и вопроса о выборе не могло быть для нее - он был заранее решен молодостью и прямодушием: с сильными духом - против сильных оружием! С бунтом против того "порядка", который делает бунт неизбежным и идейно его оправдывает!
И дальше - как со снежной горки, без возможности оглянуться и остановиться,- день за днем и словно бы в ясном сознании,- а в полусне, в ненастоящем,- пока санки не перевернутся и не перекувырнется мир. Так и случилось. И вот она повисла над пропастью, где уже лежали разбитый Олень и еще многие.
Она спаслась и живет - но это уже совсем другая Наташа! От рязанской девушки - только темная коса и голубые глаза. Ощущение такое, словно между бровями врезалась глубокая морщина, а за плечами мешок, наполненный песком. Уже нельзя вполне слиться с миром и в нем раствориться, как бывало раньше. Теперь мир - особо, и она - особо и смотрит на него издали и с недоверием.
Может быть, теперь начнется жизнь новая. Но пока она придет, нужно долго пробыть только зрителем, не делаясь участником.
Как хорошо начинать с деревенского отдыха! Еще несколько дней - и он кончится. Тогда - в путь!
В ПУТИ
Даму в черной вуали, молодую вдову, никто не провожает. Она едет в отдельном купе спального вагона и выходит в Нижнем Новгороде. Носильщик несет за ней небольшой чемодан, обернутый в парусину. Извозчик везет ее на пристань пароходства Курбатовой, где она занимает каюту первого класса.
Прекрасный и сильный пароход, но буксирный: за ним бежит огромная желтая баржа - от Нижнего до Перми. Такими пароходами плывут только те, кто не торопится или очень экономен. Поэтому классных пассажиров почти нет. Зато превосходный буфет - гордость пароходства. Стерлядь подается на большом блюде, по желанию - разварная или кольчиком. На пристанях долгое ожиданье: сначала пароход с необыкновенным искусством и точностью подводит к пристани баржу, затем пристает к барже сам. У пассажиров достаточно времени, чтобы погулять по берегу, побывать в приречном городке или местечке, купить полную наберушку ягод, выбрать не спеша арбуз с красным вырезом.
Траур дамы - невинный маскарад, привычка к таинственности. Здесь никакой маскарад не нужен, так как не от кого прятать лицо. Поэтому, пользуясь последними теплыми днями, дама оказывается в летнем платье, совсем не модном, из домотканой холстинки с вышивкой крестиком; платье ей очень идет и молодило бы ее, если бы и без того она не была очень молода. На шее простые бусы, на голове голубой шарфик, под цвет глаз - чтобы ветром не трепало волосы.
С первого момента в нее влюбились два пассажира первого класса: судебный следователь и старший приказчик чайной фирмы. Следователь едет с женой, которая его ревнует; приказчик одинок, свободен, но застенчив; за обедом, за ужином и среди дня ему подают замороженный графинчик водки и на закуску раков. Он пьет, но застенчивость его не проходит.
