- Значит, ты знакома с Филипом Стерлингом, - сказала однажды Руфь, когда девушки сидели за шитьем. Руфь - да простит ей бог - никогда не занималась рукодельем, да и за шитье старалась браться как можно реже.
- Да, мы с ним старые друзья. Когда Филип учился в университете, он часто приезжал в Фолкил. А когда его однажды временно исключили, он жил здесь целый семестр.
- Исключили?
- Ну да, временно: у них там вышли какие-то неприятности. Его здесь все очень любили. А с моим отцом они просто подружились. Отец говорит, что у Филипа голова набита всякой ерундой, потому он и попадает во всякие истории, но что он на редкость славный малый и со временем из него выйдет толк.
- А тебе не кажется, что он немного ветреный?
- Никогда об этом не думала, - ответила Алиса, подняв глаза на Руфь. Конечно, как и все студенты, он постоянно влюблялся то в одну девушку, то в другую. Он, бывало, приходил ко мне поверять свои тайны, и настроение у него было очень скверное...
- А почему именно к тебе? - допытывалась Руфь. - Ведь ты моложе его?
- Право, не знаю. Он проводил у нас много времени. Однажды, во время пикника на берегу озера, моя сестра Милли чуть не утонула; он ее спас, рискуя жизнью, и нам всем хотелось, чтобы он бывал у нас. А может быть, он думал, что раз он спас одну сестру, то имеет полное право обращаться за помощью к другой. Может быть...
Дело в том, что Алиса располагала всех к доверию, она никогда не выдавала чужих тайн и для всех находила слово участия. Бывают такие люди все мы их встречали, - к которым человеческие сокровенные мысли, переживания и тревоги текут сами собой, как реки к тихому озеру.
Но поскольку эта книга - не история Фолкила или семейства Монтегю, хотя оба они вполне достойны такой чести, наше повествование не может уделить им слишком много места. Если читателю доведется побывать в Фолкиле, то ему, несомненно, покажут и дом Монтегю, где жила Руфь, и тропинку, по которой она ходила полями в семинарию, и древнюю церквушку с треснувшим колоколом.
Юная квакерша пользовалась всеобщей любовью в небольшом обществе Фолкила, и ни одно сколько-нибудь значительное событие или развлечение не обходилось без ее участия. Если бы даже обстоятельства не заставили жителей Фолкила впоследствии заговорить о Руфи, о ней все равно бы долго помнили: было что-то очень своеобразное в этой с виду бесхитростной и вместе с тем глубокой натуре, в способности Руфи по-детски веселиться, в ее приветливости и общительности, которая нередко сменялась сосредоточенной задумчивостью.
К удивлению Алисы, Руфь погрузилась в скромные светские увеселения Фолкила с увлечением, которое должно было быть чуждым человеку, из самых высоких побуждений посвятившему свою жизнь серьезному делу. Сама Алиса была очень общительна, но здешнее общество казалось ей малоинтересным, а ухаживания благовоспитанных молодых людей вовсе не привлекали ее. Руфь, по-видимому, смотрела на вещи иначе, так как сначала она развлекалась просто из любопытства, потом с интересом - и наконец с самозабвением, какого от нее никто не ожидал. Вечеринки, пикники, лодочные гонки, прогулки при луне, походы за орехами в осенние леса, - по мнению Алисы, это был сущий вихрь удовольствий. Явная склонность Руфи к обществу симпатичных молодых людей, болтавших о всяких пустяках, служила Алисе бесконечной темой для шуток.
- Это что - все твои "вздыхатели"? - спрашивала она.
Руфь весело смеялась, потом опять становилась серьезной. И, может быть, думала о том, что, кажется, она сама не знает, чего хочет.
Попробуйте вырастить утку в самом сердце Сахары и потом принесите ее к Нилу: она непременно поплывет.
Когда Руфь уезжала из Филадельфии, никому и в голову не приходило, что она способна увлечься жизнью, столь непохожей на ту, о которой сама как будто мечтала, и при этом чувствовать себя счастливой. Да и кто может предсказать, как будет вести себя женщина при тех или иных обстоятельствах? Романисты потому обычно и терпят неудачи в своих попытках изобразить поведение женщины, что они заставляют ее поступать так, как при подобных обстоятельствах поступала какая-то известная им особа. В этом-то и ошибка: всякая женщина поступает по-своему. Именно потому, что поведение женщины всегда полно неожиданностей, она всегда - интереснейшая героиня романа и в собственных и в чужих глазах.
Прошла осень, за ней зима, и нельзя сказать, чтобы Руфь за это время успела отличиться в Фолкилской семинарии своими успехами; однако это ее ничуть не тревожило и ничуть не мешало ей наслаждаться сознанием того, что в ней пробудились какие-то новые, неведомые прежде силы.
ГЛАВА XXII
В ФОЛКИЛЕ. ФИЛИП ВЛЮБЛЕН, ГАРРИ ОЧЕНЬ СТАРАЕТСЯ
Wohl giebt es im Leben kein susseres Gluck,
Als der Liebe Gestandniss im Liebchen's Blick;
Wohl giebt es im Leben nicht hoher Lust,
Als Freuden der Liebe an liebender Brust.
Dem hat nie das Leben freundlich begegnet,
Den nicht die Weihe der Liebe gesegnet.
Doch der Liebe Gluck, so himmlisch, so schon.
Kann nie ohne Glauben an Tugend bestehn.
Korner*.
______________
* Нет большего счастья, чем взором своим
Во взоре любимой прочесть: ты любим;
И радости большей вовек не найти,
Чем радость любви, что теснится в груди.
Любовь - величайшее благо на свете,
Тот счастья не знал, кто его не изведал.
Но счастье любви может там лишь цвесть,
Где рядом цветут и честность и честь. - Кернер (нем.).
О ke aloha ka mea i oi aku ka maikai
mamua о ka umeki poi a me ka ipukaia*.
______________
* Любовь манит нас больше,
чем жареная рыба или миска слабого поя (гавайск.).
Зимой произошло событие, вызвавшее необычайный интерес у всех обитателей дома Монтегю и у поклонников обеих молодых девиц.
В отеле "Сассакус" остановились двое молодых людей, приехавших с Запада.
В Новой Англии принято называть гостиницы именем какого-нибудь давно скончавшегося индейца; дорогой покойник, разумеется, не имел никакого касательства к гостиницам, но его воинственное имя должно внушать чувство почтения робкому путнику, ищущему приюта, и переполнять его сердце благодарностью к доброму, благородному портье, который отпустит его восвояси, не сняв с него скальп.
Приехавшие с Запада джентльмены не были ни студентами Фолкилской семинарии, ни лекторами по физиологии, ни агентами страховой компании. Дальше этих трех догадок фантазия тех, кто прочел в книге записей имена новых постояльцев - Филип Стерлинг и Генри Брайерли из Миссури, - не простиралась. Сами же приезжие были молодцы хоть куда, об этом спорить не приходилось: их мужественные обветренные лица и непринужденные уверенные манеры произвели впечатление даже на самого портье гостиницы "Сассакус". Мистер Брайерли сразу показался ему человеком весьма состоятельным, который ворочает огромными капиталами. Гарри умел вскользь упомянуть о капиталовложениях на Западе, о железнодорожных магистралях, фрахтовых операциях и о прямой линии, идущей к Южной Калифорнии через индейские территории; причем он делал это так, что каждое, даже самое случайное его слово приобретало особый вес.
- Городок у вас довольно приятный, сэр, - сказал Гарри портье, - а такой уютной гостиницы я нигде, кроме Нью-Йорка, не видел. Если вы сможете подобрать нам достаточно удобный двух- или трехкомнатный номер, мы, пожалуй, проживем у вас несколько дней.
Люди, подобные Гарри, везде берут от жизни все лучшее, и наш услужливый мир охотно помогает им в этом. Филип вполне удовлетворился бы и менее дорогостоящими апартаментами, но широкая натура Гарри не признавала никаких ограничений.
Зимой железнодорожные изыскания и земельные спекуляции в Миссури заглохли, и молодые люди воспользовались затишьем в делах, чтобы съездить в восточные штаты; Филип хотел выяснить, нет ли у его друзей-подрядчиков желания уступить ему небольшой участок на ветке Солт-Лик - Пасифик, а Гарри намеревался развернуть перед своим дядюшкой перспективы создания нового города у Пристани Стоуна и добиться правительственных ассигнований на работы по развитию судоходства на Гусиной Протоке и на строительство речного порта. Гарри захватил с собой карту этой могучей реки: тут был и порт с верфями и причалами, у которых теснилось множество пароходов, и густая сеть железных дорог вокруг, и огромные элеваторы на берегу реки, иначе говоря, все, что могло породить воображение полковника Селлерса и мистера Брайерли вместе взятых. Полковник ничуть не сомневался, что Гарри пользуется на Уолл-стрит и среди конгрессменов достаточным влиянием, чтобы добиться осуществления их замыслов, и, ожидая его возвращения в своем убогом домишке в Хоукае, с беспредельной щедростью кормил изголодавшуюся семью блистательными надеждами.
- Не рассказывайте им слишком много, - говорил полковник своему компаньону. - Достаточно, чтобы у них был хоть небольшой интерес в деле; любому конгрессмену, скажем, хватит земельного участка в пригороде Пристани Стоуна, но с маклерами придется, видимо, поделиться частью самого города.
