В нашем оркестре таким Швейком был трубач Саша Соколовник. Саня был очень хорошим трубачом, солистом. И в армию он попал только потому, что на беду свою был здоров. К тому же он учился в консерватории, а это учебное заведение военной кафедрой не обладало. Сашина мама нашла нашего начальника совершенно случайно, познакомилась с ним в совершенно неофициальной обстановке и потому считала его чем-то вроде приятеля. Мучая его звонками и просьбами «поберечь Санечку», она в конце концов довела начальника до совершенного бешенства, и он стал прятаться от нее, как черт от ладана.
Однажды Саня в три часа ночи появился перед рубкой дежурного по училищу в столбе лунного света. Он был в домашних шлепанцах, парадной форме и теплом махровом шарфике. Сипло спросив у онемевшего от такой наглости капитана первого ранга: «Простите, вы не подскажете, где тут выход? А то я заболел и мне срочно надо домой!», Саня ужасно недоумевал, почему злой кап-раз бросился звонить начальнику домой и требовать его немедленного прибытия в училище, да и вообще вел себя грубо и устроил целый скандал...
В другой раз Саня забрался в самый дальний угол нашего здания, чтобы как следует «подуть длинные ноты». В результате оркестр убыл без него в Москву на Всесоюзный конкурс, а его в течение двух суток искала комендатура. И нашла дома. Куда он отправился, поняв, что его забыли.
Он попадался всем патрулям, категорически забывал отдавать честь старшим по званию, зато отдавал ее всем встречным милиционерам и железнодорожникам, надевал под шинель яркие шарфики и засыпал на любом дежурстве. Зато он был классным трубачом и солировал на всех концертах.
* * *
К оркестрам везде относятся по-разному. Большая часть офицеров недолюбливает музыкантов – они никак не могут представить себе, что перед ними – военные. Поэтому «дрючить оркестрантов» – любимая забава множества молодых офицеров. Со временем они все равно понимают, что военные музыканты – необходимое зло, их уже не переделаешь и легче просто не обращать на них внимания.
Гораздо труднее было общаться со старшими офицерами, которые были уверены, что понимают в музыке не хуже нашего, особенно в музыке военной, особенно потому, что они старше по званию.
Никогда не забуду свой первый «переход на обед», который я должен был обеспечивать в одиночку – оркестр был на какой-то игре.
Я ужасно волновался, что не смогу держать темп, поэтому специально подготовился: повесил на ремень барабана электронные часы, которые мигали как раз в нужном темпе – 120 шагов в минуту, как и написано в Уставе.
Уставившись на часы, я так и отбарабанил весь переход, не заметив, что надо мной уже давно нависает полковник Амирханян – начальник строевого отдела. Дождавшись, пока я закончу, он рявкнул мне прямо в ухо:
– Ты что, сынок, Устав не читал?!
– Почему? – опешил я.
– А потому что слишком быстро играешь!!!
– Я, товарищ полковник, играю как раз по Уставу! – обиделся я. – Вот видите часы?..
– Чего?! – взвился Амирханян. – Да я двадцать лет в армии! И ты мне будешь говорить, что я не знаю, что такое сто двадцать шагов в минуту?!
– А я десять лет музыкой занимаюсь... – пролепетал я. – Вот же часы...
– Засунь себе в жопу свои часы!!! – заорал полковник и поволок меня в отдел.
Оттуда меня забрал начальник. Утирая пот после выволочки, которую ему устроил нач-строй, он сказал мне золотые слова:
– Он прав!
– Да как же, Александр Иванович?! Я же по часам... сто двадцать!..
– Ты в армии, Паша. И поэтому он прав, потому что он полковник. А ты – говно. И я пока что тоже...
А этот полковник, как потом оказалось, очень на самом деле оркестры любил. Когда он служил командиром полка морской пехоты на Дальнем Востоке, его музыканты были привилегированной кастой – все они имели квартиры и хорошие ставки. Главной их службой было вот что: по первому приказанию они мгновенно выстраивались на плацу в парадной форме и ждали. В центр плаца выносили резное кресло и столик. На столике стояла бутылка армянского коньяку и блюдце с тонко нарезанным лимоном. Амирханян садился в кресло и, попивая коньячок, часами наслаждался армянскими маршами в исполнении его любимцев. Вот такая любовь.
* * *
Прослужил я в оркестре 5 лет без малого. Многое, конечно, за это время случалось, и баек я слышал немерено. А некоторые могу и про себя рассказать.
Байки про «жмуры»
«Тяжела и неказиста жизнь военного артиста», – любил говаривать наш старшина по прозвищу Гнус. Гнусом его прозвали лет за триста до моего прихода в оркестр – то, что вылетало из его уст или раструба его трубы, – было одинаково гнусаво. «Дю-дю-дю...» – скворчал он на утреннем осмотре. «Зю-зю-зю...» – зудел он, исполняя партию третьей трубы. И где бы это ни происходило – все одинаково морщились. Но мужик он был с юмором, и вообще-то все его любили. А когда он умер, на Старо-Петергофском кладбище собрался самый большой похоронный оркестр <Сам Гнус, а вообще-то Олег Иванович называл траурные оркестры не иначе как «Жмур-трест». Впрочем, так их называли все старые музыканты. Наш следующий старшина – Олег Николаевич по прозвищу Лысый – звал похоронные коллективы более изощренно «Жопкин хор» > – человек двести, не меньше. И, глотая слезы, играли изумительно, слаженно – самые красивые печальные мелодии...
Но это, честно сказать, был очень редкий случай. Потому что обеспечение похорон, а иначе «жмуров» – одна из самых рядовых и рутинных обязанностей военных оркестров. А любая рутина чувства в конце концов убивает. Если ты на этих «жмурах» раза два в неделю «лабаешь», то и «слезиться» рано или поздно перестанешь, и вообще к человеческому горю привыкнешь.
Я на первый «жмур» попал сразу же, чуть ли не в первый день службы. Хоронили тогда какого-то молодого капитан-лейтенанта, погиб он в автокатастрофе, жена молоденькая осталась с грудным ребенком на руках... Страшно, в общем. Все рыдают, цветов море. Чувствую – слеза наворачивается. И с изумлением слышу, как в оркестре кто-то анекдоты травит, кто-то хихикает, а кто-то чавкает захваченным с камбуза перед выездом бутербродом. Пододвигаюсь к своему «наставнику» Сереге Фалишкину, который разворачивает на большом барабане два громадных куска хлеба с солью:
– Серега, как ты можешь?..
Фаля пихает в рот хлеб и с трудом выговаривает:
– А... Привыкнешь.
Ко мне подходит старшина и говорит:
– Ну что, сынок. Правила знаешь?
– Какие?.. – робею я.
Гнус недоуменно смотрит на Фалю. Тот виновато жует, пожимая плечами. Гнус сдвигает брови:
– Ты сегодня дневальный по оркестру, мудила?
– Я...
– Ну и иди... – Он кивает на гроб.
– Куда?
– К е... матери! Вот куда! – брызжет слюной старшина. – Раз дневальный, значит– целуешь покойника от оркестра.
Я холодею. Смотрю на Фалю, на ребят, пытаюсь понять – не шутка ли. Все абсолютно серьезны, некоторые смотрят сочувственно. Ноги становятся ватными.
– Не... Не пойду, – выдавливаю я из себя.
– Чего?! – Гнус, кажется, меня сейчас разорвет. – Ах ты сука! Позорить нас собрался перед командованием?
Я смотрю на читающего речь перед гробом начальника факультета. Мне кажется, что он строго нахмурился в мою сторону. На слабеющих ногах я делаю несколько шагов в сторону покойника. Меря сочувственно шепчет:
– Да не ссы, чмокнешь разок в бумажку...
Я, схватившись от ужаса за свой барабан, на негнущихся ногах иду к гробу. На меня с недоумением смотрят родственники погибшего. За моей спиной кто-то, не выдержав, прыскает. Я уже понимаю, что это розыгрыш, и собираюсь развернуться, но встречаюсь глазами с заплаканной молоденькой вдовой. Она прижимает к себе грудную девочку и вся сжимается при моем приближении. Я краснею как рак и неожиданно выдавливаю:
– Примите, пожалуйста, соболезнования от оркестра. И... держитесь.
Она кивает, и я топаю в строй. Меря, оскалившись, хлопает меня по плечу. Все удовлетворенно хихикают, а Фаля шепчет:
– А Маркуша, осел, пошел и взасос прям жмурика! Что было...
Тут старшина вскидывает руки и шипит:
– Ну вы, жопы! Третий номер из-за такта...
Все траурные марши расписаны в отдельную нотную книжечку под номерами. Самый знаменитый – Шопена, значился девятым. С ним была связана одна история.
* * *
Надо сказать, что численность «жмур-трестов» ни в каких уставах не определена. Поэтому обычно на похороны выезжает дружный коллектив воспитонов и тех, кто не успел отмазаться. Иногда траурные марши исполняются самым причудливым составом, например: труба, валторна, туба и тарелки. Это если четверо поехали. А может, и так: туба, две трубы, тромбон, малый барабан и кларнет. А может, и... Впрочем, может быть как угодно – сам я однажды с Фалишкиным выезжал на жмура вдвоем: с тарелками и малым барабаном. Надо было видеть наши скорбные рожи, когда я бил дробь, а Фаля время от времени трагически хлобыстал тарелками...
