Боярин Пушкин обещал Богдановичу, что доложит о переговорах государю вскоре, но и сам был удивлен, когда его в тот же день позвали на Верх.
Алексей Михайлович выслушал боярина со вниманием и спросил:
– Все-то они под руку просятся. Непонятно только, как они себе разумеют – быть под рукой? Спроси-ка ты их об этом, Григорий Гаврилович.
И на следующей встрече запорожцам вопрос этот задали.
– Мы о том не ведаем, – смутился Богданович, – гетман с нами о том не говорил.
– Но ведь ты не простой казак! – удивился боярин Пушкин. – Ты – судья Войска Запорожского.
– Не ведаю, – ответил твердо Богданович. – Про то гетман ведает.
3
Алексей Михайлович смотрел новые иконы, присланные из Соловецкого монастыря. Икон – полторы дюжины, каждая по-своему хороша, но напал вдруг стих на царя – кони его заворожили. Была среди икон «Чудо о Флоре и Лавре», была икона Георгия Победоносца, однако особенно поразила небольшая совсем доска, на которой – конь белый и всадник с луком в руках и в венце. Под иконой стояла надпись: «Конь бел и седяй на нем».
Алексей Михайлович сразу понял – этот конь сошел на икону со страниц «Откровения» Иоанна Богослова, глава шестая. Тотчас взял книгу, открыл, и как раз на шестой главе. Изумился и содрогнулся.
«И я видел, что Агнец снял первую из седми печатей, и я услышал одно из четырех животных, говорящее как бы громовым голосом: иди и смотри. Я взглянул, и вот конь белый, и на нем всадник, имеющий лук, и дан был ему венец, и вышел он как победоносный и чтобы победить».
«Ой, недаром Никон зовет десницу над неприятелями занести!» – подумалось царю, и захотелось ему немедля войско устраивать. Быть ведь бою великому, смоляне небось и по-русски разучились, сколько лет уже под польской короной!
Послали за Ильей Даниловичем Милославским. Илья Данилович, судья Иноземного приказа, ведал набором иноземных солдат и офицеров.
– Сколько ты принял на службу за год? – спросил Алексей Михайлович, едва Милославский переступил порог царской светлицы.
– Семерых али восьмерых.
– Отчего же так мало?
– Деньги-то большие надо платить! Всех семерых в капитаны приняли, а трое из них солдатского дела и то как следует не умеют.
– Глядеть нужно!
– Теперь гляжу. Еще трое приехало, соберусь на днях – испытаю.
– Отчего же на днях – сегодня испытай. Ты – испытай, а я погляжу.
– Да ведь они у меня из мушкетов палят.
– Я из окошка погляжу, из приказа, втайне. – Царь взял своего тестя за руку и подвел к столу. – Посмотри икону. Хороша?
– Хороша, – согласился Илья Данилович не очень уверенно, не понимая, куда государь клонит.
– Это же знамя! «Конь бел и седяй на нем». Вели вышить. Да чтоб большое было, чтоб издалека видели… – Дал икону, внимательно поглядев на Илью Даниловича. – Ты ведь у нас ездил в Голландию?
– И в Турцию, и в Голландию! – ответил Илья Данилович, удивляясь загадочности царя.
– Ну, ступай в приказ. Я тоже вскоре буду.
4
На приказном дворе собрались офицеры и солдаты иноземного строя, подьячие и всякая мелкая служка.
Илья Данилович устроился на крыльце, на красном стуле. Сидел, однако, ерзая. Нет-нет да и косился на крайнее окошко во втором этаже.
Первым свое искусство явил голландский капитан Фанкеркховен. Ему предложили оружие: три разных мушкета, два из которых были заряжены, а третий нужно было зарядить, солдатскую и капитанскую пики, шпагу. Фанкеркховен взял сначала солдатскую пику и показал все приемы нападения и защиты, потом подошел к мушкету, зарядил, прицелился в чучело, да так удачно, что перебил пулей палку, на которой держалась голова. Голова отлетела. Капитан подошел к двум другим мушкетам, пальнул и пробил чучелу грудь, приговаривая:
– Это ему будут пуговицы.
Взяв в руки шпагу, капитан посек ею воздух вокруг себя, поцеловал клинок и предложил офицерам, с одобрением смотревшим экзамен:
– Господа, прошу оказать мне честь. Я покажу господину Милославскому некоторые приемы.
Вышел капитан Траурнихт.
Милославский заволновался:
– Вы глядите не проткните друг друга!
– Будьте спокойны!
Траурнихт поклонился боярину и тотчас изготовился к поединку.
Шпаги скрестились, затрещали, засверкали.
– Довольно! Довольно, бога ради! – закричал Илья Данилович. – Добре, капитан!
Выдержавшего испытание окружили офицеры, поздравляя и восхищаясь его точной стрельбой, его искусством фехтовать.
Второй испытуемый, пожелавший служить в чине поручика, ничем не блеснул и был оценен Ильей Даниловичем как «середний».
– Я – Альберт фон Ветхен, претендую на чин полковника, – объявил третий. – Война – ремесло моих предков.
Он так ловко поклонился, что Милославский от удовольствия по животу себя погладил.
Молодец был голубоглаз, статен, ловок.
– Главное в командире – порода. Разве солдаты пойдут в бой за человеком маленького роста? Солдаты пойдут за тем, кого видно издали.
– Лепо! Лепо! – похвалил молодца Милославский. – Ступай теперь к оружию. Покажись.
– Как это – покажись? – не понял Альберт фон Ветхен.
– Покажи, как стреляешь, как шпагой колешь, как пикой управляешься.
Последовал поклон. Быстро, уверенно испытуемый подошел к оружию, взял капитанскую пику, подумал, взял в другую руку пику солдатскую. Потом поставил ту и другую на место, потрогал пальцем края наконечников.
– Очень плохо заточено.
– Ничего! – крикнул Милославский. – Они ведь не для убийства, для показа.
Альберт фон Ветхен снова взял обе пики и бегом кинулся по двору, топая для устрашения сапогами. Пробежав этак целый круг, он метнул пику с правой руки, метнул с левой. С левой получилось неловко, пика дрыгнула, треснула концом метателя по голове и упала к его ногам.
Офицеры, когда Альберт фон Ветхен бросился бегом по двору, ожидали увидеть какой-то новый, неведомый им стиль боя. Теперь они дружно хохотали, видя перед собой самозванца, решившего хорошо заработать в дремучей, ни в чем толком не разбирающейся матушке-России.
Смех не смутил наглеца, а только раззадорил. Он решительно подошел к заряженным мушкетам. Мушкеты стояли на опоре. Альберт фон Ветхен по-козлиному попрыгал вокруг них, приложился и, продолжая скакать, словно его пчелы в пятки жалили, пальнул, крепко зажмурив глаза. Приклад вырвался из рук, двинул беднягу по зубам, и тот грохнулся наземь.
– Конча-а-а-юсь! – раздался истошный вопль в толпе.
Пуля пробила мякоть плеча подьячего и задела стоявшего за ним солдата-немца, прожгла ему платье.
Подьячий от боли и ужаса повалился на снег, царь, глядя на это, всплеснул руками. Милославский за голову схватился, но зато пришел в себя Альберт фон Ветхен.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
