Анджей Выспяньский таких проблем не имел. У него не было кредитов, которые надо было платить. Жил он у любящей его до безумия мамочки, которая готовила для него обеды и стирала его – исключительно белые – трусики и носочки. Он, не напрягаясь, отрабатывал свою небольшую университетскую зарплату, проводя занятия по латинской грамматике. Поскольку он в течение восьми лет так и не защитил диссертации, его перевели в штат почасовиков, где степень не требовалась. В этих подвижках ему помогал его наставник, старый, консервативный и нелюбимый всеми, но очень влиятельный в университете профессор, для которого Выспяньский время от времени писал статьи и проводил исследования. Молчаливо соглашаясь с тем, что его имя не будет фигурировать среди авторов. Кроме того, взгляды этого профессора и Выспяньского на вопрос «беспримерного и не знающего аналогов в истории убийства в Смоленске», к сожалению, совершенно совпадали. Еще и поэтому Вероника никогда не разговаривала с любовником о политике в постели, под действием алкоголя или во время еды. Вместе с переводом в штат почасовиков Выспяньский, по сути, освободился от необходимости заниматься научной работой и стал обыкновенным преподавателем, учителем – только ученики у него были чуть постарше. Сам он этого, разумеется, никогда не признавал – может быть, даже перед самим собой – и цинично утверждал, что «степени нужны бездарным ученым с комплексами, потому что настоящие знания и мудрость прекрасно обходятся и без свидетельств о защите диссертации». Она была с ним совершенно не согласна, но, чтобы его не раздражать, всегда старательно избегала этой темы.
Если говорить коротко, Анджей Выспяньский не имел степени, зато имел много свободного времени, чтобы заниматься тем, что любил. У него точно было достаточно времени на мастурбацию, хотя он в ней и не нуждался. Он был красив, в меру элегантен и очень ухожен. Кроме того, для еще одиноких молодых девушек только после университета, равно как и для «находящихся в поисках нового» разведенок с детьми он был так называемой интересной альтернативой, потому что его материальное положение и исключительная лень не позволяли назвать его «хорошей партией». Он имел легкий доступ к женщинам разного возраста и охотно им пользовался, разнообразя свою сексуальную жизнь. И при этом, как ни парадоксально, мастурбация его очень интересовала. Выспяньский был внимательным, опытным с точки зрения техники, терпеливым, когда нужно – необузданным или, наоборот, нежным, открытым для всякого рода экспериментов любовником. И все-таки в большинстве случаев он не мог достигнуть оргазма без помощи своей собственной руки. Ни руки Вероники, ни даже долгая и разнообразная стимуляция его анального отверстия ее пальцами, которую он, как и ее муж, очень любил, почти никогда не давали ему того, что он мог дать себе сам. Она не была уверена, но что-то подсказывало ей, что это очередное проявление его нарциссизма. Но это нисколько ей не мешало. Сама она оргазмы и удовлетворение испытывала с ним почти каждый раз.
Два года она регулярно изменяла своему Здиху с Анджеем Выспяньским чаще всего в отелях самых разных городов Польши и в двух городах Словакии, в Братиславе и Кошице. Иногда, когда вдруг на нее находило желание и по пути попадался подходящий лесок с паркингом, – она изменяла мужу и по дороге, на переднем или заднем сиденье своего «мерседеса». Так произошло и сегодня, в жаркий полдень, когда они ехали по забитому шоссе из Варшавы в Сопот. В какой-то момент, когда они наконец двинулись после долгого стояния в многокилометровой пробке, она свернула на узкую песчаную дорожку, ведущую в глубь молодой сосновой рощицы. Она ехала медленно, объезжая глубокие рытвины и ямы и внимательно осматриваясь по сторонам. Энди догадался о ее планах, только когда они проехали несколько сот метров по этой дорожке. И когда наконец догадался, сделал то, что делал всегда в таких ситуациях: начал расстегивать пояс. Потом стянул штаны вместе с белыми трусами, взял ее руку, оторвав ее от руля, и положил на свой возбужденный пенис. Когда она остановила машину на маленькой, поросшей высокой травой поляне, он был уже совсем обнажен. Она выключила двигатель, торопливо стянула платье через голову, расстегнула лифчик, сняла очки и склонилась к его коленям. Через секунду она чуть приподнялась, выключила радио и снова нагнулась. Она любила слушать его в такие моменты…
В Сопот они приехали около пятнадцати часов. Остановились в «Гранде». Из-за того, что он расположен на пляже, который часто показывают по телевизору, из-за того, что своими ценами он отпугивает голодранцев, а еще из-за спа, в котором массажистом работает гей и своими волшебными руками творит чудеса, массируя груди, животы, плечи, стопы и головы женщин. Три года назад она была здесь на Пасху со Здихом. Погода тогда была ужасная, для прогулок совсем не подходящая, а Здих был скучный и очень нервный. Он все время висел на телефоне по поводу поставок каких-то там капсулок для печени с фабрики на Украине, которые задерживались, а он, «мать его разэтак, ведь договаривался с Ауханом!» Он повторял это, как мантру, и каждый вечер напивался. И тогда этот массажист, исключительно он, спас эти праздники.
Выспяньский, в свою очередь, шел по коридорам «Гранда», словно по храму. Цены его не интересовали – он так никогда ни за что и не платил с того самого неловкого момента в поезде Варшава – Краков. Он рассказывал ей какие-то истории – кто тут ночевал, кто тут чего-то такое сотворил, кто с кем договаривался о чем-то, кого тут арестовали. Она слушала его не слишком внимательно и никак не могла понять, почему они не поехали на свой третий этаж на лифте. Она согласилась на то, чтобы идти пешком, потому что Энди уперся, заявив, что они «не могут не пройти по куску польской истории!» Но сама она никакой истории не хотела: она проехала несколько сотен километров по пробкам, была совершенно измучена, ей было жарко, она вспотела, и бедра у нее были все в его сперме. Она мечтала о душе, а не о свидании с историей. И поставив, наконец, чемодан перед дверями комнаты номер 305, она вздохнула с облегчением.
Этих выходных в Сопоте она ждала с нетерпением. Здих и ее отец – что было довольно смело в его-то возрасте! – полетели на четыре дня в Пекин, чтобы организовать поставки и договориться о сбыте шерстяных закопанских носков и варежек к зиме. Она сама купила для него в краковском Суконном ряду целый чемодан образцов, чтобы китайцы могли оценить качество продукции и имели представление об ассортименте. Из врожденной скаредности и учитывая чудовищные цены на роуминг, Здих никогда ей оттуда не звонил, а кроме того, очень удачно было то, что в Китае не функционирует фейсбук. Поэтому она понимала, что у них с Энди будут две спокойные ночи и почти целых два дня в их полном распоряжении.
№ 305
Анджей Выспяньский плохо себя чувствовал в маленьких замкнутых помещениях. Его охватывал необъяснимый патологический страх, когда он оказывался в небольшой комнате, узком коридоре или лифте. Страх перед застреванием или отсутствием возможности убежать наполнял его тревогой, а в некоторых случаях доходило до настоящей истерической паники. Он с детства страдал классической клаустрофобией. Долго он не мог даже самому себе объяснить причину ее возникновения: его никогда не запирали в клетке, он никогда не застревал в тоннеле метро… Его фобию нельзя было объяснить травмой. Однажды он долго разговаривал об этом с профессором психологии из Познани. И тот объяснил клаустрофобию с точки зрения Фрейда. Страх Выспяньского мог остаться у него с момента рождения. Чем дольше и труднее роды – тем сильнее вероятность возникновения впоследствии боязни замкнутого пространства. И случай Энди это доказывал. Его мать рассказывала, что рожала его больше десяти часов. Ей кололи окситоцин, два раза собирались делать кесарево сечение и два раза отказывались от этого решения. Родился он в конце концов естественным путем, но в замкнутом пространстве родовых путей своей матери он пребывал слишком долго.
Мать возлагала вину за такие тяжелые роды на него самого. Она говорила, что он просто не хотел рождаться на свет, чтобы не быть полусиротой. Такое она придумала для себя абсурдное объяснение, руководствуясь ненавистью к его отцу, который существовал в их жизни только в момент зачатия. Никогда потом он не интересовался ни ее судьбой, ни судьбой сына. Энди его никогда не видел, хотя мать искала его отца по всей Польше. И дело было в общем-то не в алиментах. Она его не нашла. Может быть, он умер, может быть – уехал, может быть – изменил фамилию. Анджей хорошо помнил, как однажды в его день рождения, уже после того как он получил аттестат зрелости, неожиданно всплыла тема отца. Все гости уже разошлись, мать сидела за столом, пила вино, иногда из двух бокалов сразу, курила сигарету за сигаретой. Плакала. Говорила об отце Анджея как о ком-то, кого очень любила и любит до сих пор, как говорят о ком-то, кто умер. После этого монолога он понял, почему у него никогда не было и не будет отчима. Мать поведала ему о своем безнадежном одиночестве последних двадцати лет и о бесконечном и безнадежном ожидании, в котором она живет: в годовщину их первого свидания, в свой день рождения, на Рождество, в его день рождения, в Задушки на могиле его матери. Она, видимо, решила, что сын наконец достаточно вырос, чтобы это понять. Она не сказала об отце ни одного плохого слова, только в конце этого необычного, первого и последнего такого разговора, уже сильно пьяная, с ироничной ухмылкой она добавила:
