в любом случае я не смогу правильно помочь, поскольку у меня есть предвзятое представление. На сеансах я пыталась бы донести то, что сама считаю правдой.
– Но ты ведь могла бы отбросить эти свои представления? – воодушевленно спросила Джони. Она склонна к вызывающим решениям.
– Нет, я не смогу, – покачав головой, возразила я.
Майкл, молчавший с тех пор, как попросил меня провести с ним терапию, встал из-за стола. А затем расстегнул брюки.
– Детка, – вытаращив глаза, Джони перевела взгляд с меня на него, – что ты делаешь?
Он спустил брюки. Под ними обнаружились красные трусы-боксеры. И на его левом бедре я сразу увидела след раны. Приподняв ткань, Майкл показал весь шрам. В форме полумесяца, больше загнутого с одного края.
– В чем дело? – изумленно спросила Джони. – Зачем ты показываешь ей шрам?
– Она знала, что он у меня есть.
– Разве она не могла просто увидеть его, когда мы купались? – Джони подозрительно глянула на меня.
– Не могла. Посмотри, где он. Она знала о нем, потому что у нее есть досье на меня. Верно, доктор Линдман?
– Верно. И именно поэтому я не могу помочь в данном случае. Я могла бы лишь…
Я умолкла, увидев, как Майкл решительно шагнул ко мне.
– Вы просили меня помочь вам. Теперь я прошу. Пожалуйста. Давайте попробуем. Только один раз. Если я не… Если ваш сеанс не сработает или вам будет неудобно, мы прекратим его, и я больше не буду ни о чем просить.
Дождь заметно усилился, а Майкл взирал на меня с явным нетерпением. Шон сидел так тихо, что я почти забыла о его присутствии.
– Мам, по-моему, ты должна попробовать.
Я глянула на сына. В моей голове звучал голос разума. Внезапно его сменил вопрос об отсутствии Пола, но я сразу услышала скрип над головой и звук льющейся воды; видимо, в какой-то момент он вернулся из гаража и незаметно поднялся наверх в ванную.
– Ну хорошо, – уступила я, – но утро вечера мудренее, и если завтра все мы будем чувствовать то же самое, то я попробую помочь.
– Нет, по-моему, лучше попробовать прямо сегодня, – покачав головой, заявил Майкл.
– Но, Майкл…
– Мам, – вновь встряла Джони, – тебе же удалось что-то пробудить в нем. Он вспоминал какие-то события, говорил мне о них в машине… А после сна все может опять затуманиться. Сама знаешь, что можно заспать все на свете.
Глубоко дыша, я лишь старалась разобраться в себе и окружающих. Наблюдала за Майклом, надеясь прочесть правду в его глазах. Глянула на моих двух детей – им, видимо, тоже, как и Майклу, не терпелось, чтобы я быстрее провела этот сеанс. Наконец я сдалась.
– Ладно. Но сначала мне нужно кое-что сделать.
В глазах Майкла проявилось безусловное облегчение.
* * *
Мы приступили к сеансу. Я привела Майкла в комнату Шона на втором этаже. Как и в комнате Джони, из ее окон открывался вид на озеро. Дождь разошелся всерьез, и ветер резко усилился, прямо как по команде режиссера. Но такой фоновый шум помогал процессу. Майклу удалось расслабиться. Видимо, он доверял мне.
Гипнотерапия работает не со всеми: одни люди более внушаемы, чем другие. Сложнее всего с теми, кто отлично понимает происходящее, кому трудно очистить голову от мыслей, либо кто по своей натуре излишне увлекающийся или одержимый. С тех пор как Джони познакомила нас, Майкл, как ни странно, казался мне беззаботным, покладистым и спокойным. Хотя Тома Бишопа в детстве заполняли страдания и гнев, эти чувства можно назвать праведными. Пусть и губительными, если их оставить без контроля. Я поняла – или почувствовала – во время той работы, что Том славный, добрый мальчик, замурованный в себе эмоциональной травмой из-за того, чему он стал свидетелем. Из-за ужасного преступления.
– Итак, Майкл, – сказала я, слегка подавшись вперед в кресле, – ты полностью и совершенно расслаблен. Ты знаешь, что находишься в безопасности. Ты в надежных руках. Ты знаешь, что все идет правильно. Дождь успокаивает тебя, и ты чувствуешь себя совершенно спокойно. Совершенно комфортно.
Он лежал на кровати. На сеансах гипнотерапии не обязательно занимать лежачее положение – более того, иногда это мешает из-за опасности, что пациент уснет, – но Майкл сам захотел лечь. Я видела, как его грудь поднимается и опадает, ритмично и стабильно. Свет исходил от маленькой лампы на тумбочке. В комнате давно не жили, поэтому в ней было немного влажновато и слегка попахивало затхлостью.
Комнату заполняла барабанная дробь дождя. Капли барабанили в окна и стекали по стеклам.
– Майкл, я хочу, чтобы ты слушал мой голос. Все вокруг тебя тихо и темно. Даже дождь стихает. Ты слышишь, как он стихает… Остается только мой голос, громкость всего остального мира уменьшается до полной тишины. Чистой спокойной тишины. Мой голос ведет тебя. Мы возвращаемся в прошлое, Майкл, мы возвращаемся в ваш дом на Пондфилд-роуд. Ты видишь этот дом? Помнишь его?
– Да, – тихо произнес Майкл.
– Можешь ли ты описать его мне? Какого он цвета?
– Он белый. С черной отделкой.
Он только что описал дом в Бронксвилле, тот самый, перед которым я парковалась вчерашним вечером. Значит, случайное сходство можно больше не рассматривать.
– Правильно. Белый с черной отделкой. Тебе это нравится?
– Нет. Мне всегда хотелось, чтобы он был красным или синим… – Голос Майкла стал более юным, он приобрел почти детские интонации.
– Давай войдем в дом, – предложила я, – ладно? Давай мы с тобой вместе войдем в парадную дверь.
– Можно мне взять вас за руку?
На мгновение я растерялась. Его голос вдруг, взлетев на октаву, стал похож на голос маленького Тома. Более мелодичный, ясный голос.
– Конечно, ты можешь взять меня за руку, – запоздало ответила я. – Ты чувствуешь ее в своей руке? – На самом деле я не прикасалась к нему, но увидела, как он расслабился, представляя это. – Хорошо. А теперь… давай войдем внутрь.
– Ладно.
Подождав немного, я спросила:
– Что мы видим?
– Сапоги.
– Сапоги?
– Около двери. Сапоги и ботинки. И куртки висят. Моя красная зимняя куртка.
– Понятно, на улице зима… Во дворе лежит снег?
Майкл слегка качнул головой на кровати.
– Нет, сейчас снега нет.
Я обдумала его слова. В ночь убийства Дэвида Бишопа, в одну из первых ночей зимнего сезона, шел снег. Но он пошел позже, через несколько часов после того, как мальчик вернулся домой. И хотя видимые следы на снегу, ведущие к боковой двери и от нее, включены в первоначальный полицейский отчет, под утренним солнцем они растаяли. Их не сочли вескими доказательствами. Они стали
