По выходным Люсиль набивала холодильник нашей любимой едой, давала нам немного денег на кино или на бельгийские вафли. Люсиль наблюдала за тем, как мы живем, разговариваем, смеемся вместе с друзьями; Люсиль рассеянно слушала наши малоинтересные истории; Люсиль следила за нашими телефонными звонками, встречами, сборами на вечеринки; Люсиль смотрела, как мы доделываем примеры по математике, задание по французскому языку, ничего у нас не спрашивала, ничего от нас не требовала, не судила нас, воздерживалась от комментариев относительно наших детских или подростковых прихотей, созерцала нас на расстоянии.
Мы были живыми, Люсиль это чувствовала, мы устояли, и жизнь из нас не улетучилась.
На выходных Люсиль собирала себя в кулак, чтобы держаться на высоте.
Порой свет ее глаз, какое-то движение в лице, улыбка напоминали нам о прежней Люсиль.
На Рождество, на Пасху, на праздник Вознесения, на Троицын день, на праздник Всех Святых мы ездили в Пьермонт, где собирались дяди, тети, братья, сестры, кузены, кузины и обязательно – какие-нибудь их друзья или подруги, бледнолицые, депрессивные или с низким уровнем эритроцитов.
Лиана и Жорж всегда любили грандиозные застолья. А где есть место для пятнадцати, есть место и для двадцати.
Мы с Люсиль на поезде добирались до Ларош-Мижен, где на одной из своих старых больших машин нас забирала Лиана – она не оставляла автомобиль в покое, пока тот не превратился в груду металлолома. Я садилась вперед – Люсиль боялась ездить в машине.
– Осторожнее! Не запачкайтесь! – говорила Лиана.
Пол в машине и правда выглядел как распаханное поле.
В голубой ванной комнате в Пьермонте я наблюдала за ритуалом Лианы – выход из душа, массаж, намазывание кремом, облачение в десять слоев одежды – первый лифчик, второй лифчик, первые трусы, вторые трусы, эластичный пояс, утягивающие колготки, маечка и комбинезон – я не шучу: на улице стоял страшный холод, и в доме тоже. На этажерке в пластиковой кружке – семь бабушкиных зубных щеток: понедельник – голубая, вторник – красная, среда – желтая и так далее, все четко и без пропусков. Лиана считала, что даже зубные щетки имеют право на отдых. Отдых в течение шести дней в неделю позволяет щетке восстановить щетинки и прослужить дольше, чем можно себе представить. Кстати, на эту же тему: я вспомнила, что Лиана разработала специальное натяжное устройство со щипцами, которое устанавливала под матрасом ради идеально гладких ровных простыней. Лиана ненавидела складки.
В голубой ванной комнате Пьермонта, стоя между туалетным и огромным настенным зеркалами, я разглядывала себя со спины. В основном меня интересовали волосы и попа. В детстве по вечерам, после нескончаемой партии в какую-нибудь увлекательную настольную игру, мы по очереди группами отправлялись в ванную комнату. Люсиль давно спала, поэтому перед сном я болтала с Виолеттой, Жюстин и Лизбет. Мы перечисляли любимые марки и обменивались всем подряд: шампунями, мылом, разными маслами с ароматом лаванды, миндаля, цветов и трав, увлажняющими кремами, розовой водой, ах! – до сих пор помню запахи!
В голубой ванной комнате Пьермонта, точь-в-точь как в желтой кухне, обсуждались любови, воздыхатели, ухажеры, печали, радости, уходящее и ушедшее время, прогулки вдоль канала, планы на будущее; настроение Жоржа, который становился все более угрюмым и сложным человеком; новая шерстяная пижама, связанная Лианой; дни рождения, каникулы; свежие яйца, которые надо купить на ферме, и баранья ножка, которую надо вынуть из морозилки.
В голубой ванной комнате Пьермонта зимним вечером Виолетта на полном серьезе рассказала мне свою версию наилучшего хранения зубных щеток. В отличие от матери, Виолетта не запасалась вязанкой зубных щеток, а просто предпочитала иметь одну – но высочайшего качества. По мнению Виолетты, состояние щетинок зубной щетки зависит от просушки, которую необходимо осуществлять аккуратно и тщательно с помощью мягкой салфетки или полотенца.
В голубой ванной комнате Пьермонта, поскольку нас было много, а комната одна, мы ставили свои косметички с принадлежностями для умывания куда придется – на уголок этажерки или просто на пол. В любом случае наши вещи всегда пропадали, потому что голубая ванная комната Пьермонта была территорией Тома, младшего брата Люсиль, чьи «банные ритуалы» всеми в доме высоко почитались. Том несколько раз в день и точно по часам (расписание висело на двери со стороны лестничной площадки) принимал душ и ванну. Том питал страсть к разнообразным лосьонам, мылам, гелям, тоникам и одеколонам – видимо, в представлении Тома, «мужественные» ароматы могли сделать из идиота супермена. Том охранял свою территорию, и никто на нее не покушался.
Том научился читать, писать, считать, шутить и знал наизусть выпуски некоторых телепередач, например «Сегодня в театре». Том любил инспектора Коломбо, Мишеля Сарду, комикс «Рик Ошет» и обожал своих братьев и сестер. Он старательно прибирался в своей комнате, следил за футбольными матчами, поддерживал первую лигу и клуб «Осер», а после чемпионатов записывал на бумажке, как изменялся счет во время игры. Том вообще записывал много разной информации, а затем раскладывал листочки по карманам или по картонным коробочкам. Том, наш недоделанный Том, считался в семье интеллектуалом, чей юмор, острота ума и способность мыслить ассоциативно порой нас просто потрясали.
Жорж проводил с Томом часы напролет, сопровождал сына на каждом этапе развития, боролся за то, чтобы Том ходил в школу. Жорж сделал из Тома умного и веселого мальчика, ни один нейрон которого не остался необработанным. Думаю, Том – лучшее свершение Жоржа.
В Пьермонте прием пищи являлся главным занятием и главной темой для разговоров: что ели накануне, что будем есть завтра, что – в следующий раз и по какому рецепту. Целые дни проводились на кухне за предвкушением, приготовлением, мытьем посуды, размешиванием, смешиванием, изобретением тортов, пирогов, соусов, кремов, закусок. Лиана делала тринадцать или пятнадцать видов домашнего мороженого – это был настоящий экстаз. Иногда взрослые прерывали процесс приготовления и пили – чай, кофе, аперитив, какой-нибудь фруктовый напиток. В остальное время все без исключения члены семьи месили, раскатывали, жарили, парили и одновременно болтали: об учебе, о болезнях, о свадьбах, о родах, о разводах, об увольнениях, решительным тоном делали заявления, провозглашали истины, противоречили друг другу или себе, толкались, возмущались, не могли прийти к единому мнению по поводу слоеного теста для пирога с морепродуктами.
В Пьермонте голоса всегда звучали громко и даже пронзительно, двери хлопали, и в момент, когда все собирались со всеми окончательно разругаться, звонил таймер в форме яблока, напоминая о том, что пора вынимать запеканку из духовки.
Во время такого рода семейных игрищ Люсиль просто сидела на табуретке, молчала, ни в чем не участвовала, ни о чем не высказывалась, иногда могла согласиться почистить какую-нибудь картофелину.
Мне бы так хотелось описать в точности свой любимый дом, дом своего детства, десятки фотографий – всех в разном возрасте в разные времена, прилепленные тут и там, вставленные в рамки и просто засунутые под стекло книжных шкафов; постер Тома рядом с Патриком Мартином, у которого в руках кубок чемпиона по водным лыжам Handisport; постер Лианы в возрасте семидесяти пяти лет на моноски, она улыбается, а вокруг брызги воды в честь бабушкиного триумфального скольжения; коллекцию Барбары Картленд – на случай, если у Лианы бессонница; коллекцию колокольчиков Жоржа в прихожей; столь важную для бабушки армию миксеров, тостеров, кофеварок и прочих кухонных изобретений цивилизации за последние пятьдесят лет.
Я хотела бы описать все это.
Я бы хотела рассказать о любимом старом доме, открытом четырем ветрам и готовом к бесконечному ремонту, об этом старом усталом брюзге, которого, однако, ни очередная перестройка, ни надстройка, ни покраска не способны были удовлетворить. Этот дом вечно требовал, чтобы в него вкладывали не только средства, но и душу. По крайней мере, таким я его узнала – слегка облупившимся, кое-где по углам затянутым паутиной, разумеется, с ревматизмом – из-за сквозняков и боевыми травмами из-за грузовиков. Дело в том, что наш дом стоял на Национальном шоссе и как бы являлся его естественным продолжением. Выглядело это как буква «Т», где вертикальная палочка – шоссе, а горизонтальная – наш дом. Посему не раз усталым водителям случалось в темноте въезжать прямо в главную дверь нашего дома. Грохоту было! А как визжали тормоза!
Позже мэрия приказала построить перед домом бетонное заграждение.В детстве в Пьермонте мы вместе с кузенами спали в комнате четырех кроватей, где на самом деле почему-то их стояло шесть, а если наведывались гости, то иногда и восемь кроватей. Когда мимо дома проезжали грузовики, стекла в рамах вибрировали и позвякивали, а на потолке куролесили блики от фар. Перед сном мы частенько ими любовались.
