пропуском. Моя шашка, сданная коменданту
отобрана большевиками.
6 ноября. Тепло, снег тает. В 10 ч[асов] у[тра] с капитаном 9-го с[трелкового] п[олка] (58) С.
пошли в штаб округа за пропусками. В Политическом отделении штаба стояла очередь офицеров
человек в 500, пришедших за пропусками, и все прибывали и прибывали. В большом зале за столиком
сидел жиденок с погонами [490] вольноопределяющегося, от которого зависела выдача пропуска. Он
намеренно долго рассматривал представленные ему документы, стараясь нарочно задержать
офицеров, некоторым отказывая в пропуске и посылая к начальнику Политического Отделения.
Пришлось туда идти и мне, т[ак] к[ак] у меня не было никаких документов, удостоверяющих мою
непричастность к «военным действиям». Я направился к двери кабинета нач[альник] полит[ического]
отделения. Оттуда неслись громкие просьбы: «Товарищи, честью просим, не ломитесь в дверь». Туда
наседали офицеры. Я тоже полез в дверь. В кабинете за столом сидели «товарищи» и между ними
прапорщик с фельдфебельской физиономией. Это нач[альник] Политического отделения.
У противоположных дверей стоял подпоручик с бородкой солидного «профессорского вида», человек
с университетским значком и сдерживал натиск на двери. По-видимому это адъютант. После долгих
моих перекоров с адъютантом и начальником, мне, наконец, последний приказал выдать пропуск. Я в
ожидании пропуска встал к стенке, тут же стояли еще несколько ожидающих офицеров, с иронией
поглядывавших на «победителей» и на их растерянный вид, благодаря неумению разобраться в этой
сложной штабной машине, в которой они, буквально, запутались. Вскоре вошел солдат в
интендантском мундире с хитрым воровским рылом артельщика и представился Начальнику
отделения: «Вновь назначенный директор Александровского военного училища» (59) отрапортовал
он, стукнув каблуками и самодовольно крякнув в кулак, он сел. Офицеры улыбнулись. «Поручик[»], сказал мне полковник, указывая пальцем на сапоги «директора», [«]хотя бы ему новые дали, а то ведь
пальцы свободы тоже просят». И все это было похоже на игру детей в «больших». Да, все это было-бы
смешно, когда-бы не было так грустно. Получив [491] пропуск, я пошел в Военно-революционный
комитет, генерал-губернаторский дом. В доме Ген[ерал]-Губ[ернатора] я был года два тому назад, теперь, безусловно, эти великолепные комнаты теперь не узнать: всюду «революционная чистота», ну
и конечно, «революционные порядки». Это стали не комнаты, форменный скотный двор. Я пришел за
отобранным оружием, но оружие мне, конечно, не дали.
8 ноября. Тепло, снег тает и грязь невозможная. В 8 ч[асов] вечера с воинским поездом выехал на
фронт. Я сел в теплушку, в которой было человек 15 солдат и ехать было совсем свободно. В Киеве
наш вагон прицепили к одесскому поезду, т[ак] ч[то] даже в Киеве не выходил на станцию.
12 ноября. В 6 ч[асов] в[ечера] приехал в Одессу. Остановился в офицерском вагоне (60) на
станции и сейчас же поехал на Дерибасовскую улицу (61). До Одессы не докатилась 2-ая революция и
здесь дни восстания черни протекли спокойно. Большевики пробовали было делать выступления, но
они успеха не имели. Сегодня на улицах шумно, всюду митинги: идет выборная комиссия в
Учредительное Собрание.
13 ноября. Тихий, теплый, солнечный день, и совсем не похоже на середину ноября. Здесь в
Одессе почувствовал себя точно в другом мире: как то странно было видеть порядок на улицах, тишину, целые, неразграбленные [492] здания и магазины, всюду изобилие хлеба, продуктов и
отсутствие у лавок хвостов. В общем я здесь вздохнул свободно. Вот только меня раздражала масса
жидов и солдат, которых я не выношу всеми фибрами своей души. Утром я пошел [493] сначала в
порт, и затем на Николаевский [494] бульвар (62). Гулять одному была страшная скука, и я
познакомился на бульваре с одним офицером-гайдамаком (63) и мы с ним отправились на
Лонжерон (64). Чудная прелестная погода… Море слабо волновалось и катя свои волны пенилось и
шумело у скал, обдавая мелкой водяной пылью гуляющих. На берегу масса публики. В 2 часа
пообедав и еще побродив по городу, пошли в кинематограф. Вечером, идя в свой вагон, встретил на
вокзале нашего старшего полкового врача, возвращающимся из отпуска. Мы решили ехать с ним
вместе.
14 ноября. Тихий, теплый, солнечный день. Почти целый день просидел [495] у этапного
коменданта в ожидании литеры (65), т[ак] к[ак] денег у меня ехать дальше уже не было. Но за то
вместе с литерой получил и 1 ф[унт] сахару.
15 ноября. Солнечный, но ветреный день. Утром я, доктор и пр[апорщик] Котляр (66) поехали на
Малый Фонтан (67) и в Аркадию (68). Это довольно далеко от города и там было совершено
пустынно, ни души. Море сильно волновалось, шумело и между деревьев свистел восточный ветер.
Полюбовавшись переливами моря, мы прошли пешком в Аркадию и сели в трамвай. Вечером мы с
доктором ходили в театр миниатюр. В 12 ч[асов] ночи мы сели в поезде, который завтра в 10 ч[асов]
у[тра] уходит на Яссы. В вагоне-общежитии у меня солдаты украли револьвер.
16 ноября. Тихий, теплый, солнечный день. В 11 ½ ч[асов] ут[ра] битком набитый поезд отошел на
Яссы.
17 ноября. Солнечный, теплый день. В 6 ½ ч[асов] в[ечера] приехали в Яссы. Мы с доктором
остановились в отряде (69) быв[шего] Пуришкевича. Некогда великолепно оборудованный отряд, теперь приходит в упадок: всюду грязь, вонь, в палатках холодище, нет дров. Но, конечно, и этому
пристанищу рад, т[ак] к[ак] остановиться больше негде. До отхода поезда на Ицканы (70) осталось 3
часа, и мы пошли в город. В городе ни купить, ни смотреть нечего. Есть всего одна приличная
площадь Согласия (71), похожая на городскую, да памятник Кузе (72) и больше ничего, а потому мы
пошли прямо в кафэ [496] Трояни (73). Собственно говоря, в этом кафэ кроме чая с невозможными
галетами ничего получить нельзя. Большая грязная комната с трактирной обстановкой и большими
магазинными стеклами была сплошь набита публикой: расфранченные, напудренные [497] румынские
офицеры с домишарами (74), сестры милосердия в флирте не уступающие и нашим, есть и наши
офицеры. Мы расположились с доктором рядом с группой наших офицеров по-домашнему и стали
закусывать захваченной из Одессы снедью. Вскоре вошли два «товарища». Они заняли неподалеку от
нас освободившийся столик и развязно развалясь начали стучать кельнера (75). Кельнер подошел к
солдатам и хотя мимикой, но очень выразительно объяснил, что это кафе для офицеров, для
солдат [498] же есть напротив. «Товарищи», бросив злые взгляды на кельнера, молча удалились. Наши
офицеры были страшно довольны, что осадили нахалов нигде не знающих своего места. Я был бы
возмущен, если бы так поступили с солдатами любой нации, но [то], что
