он заметил редчайший экземпляр «Басен Эзопа», изданный во Франкфурте в 1610 году, в обложке из белой, мягчайшей, нежной овечьей кожи) заставила меня заглянуть в букинистическую лавку в тот же вечер, в надежде, что Теодор может быть открыт. Но нет. Законопослушный верный блюститель закона о рабочих часах, согласно нормам административного права, уже закрыл свой магазин. Однако это не помешало мне, раз уж я потрудился добраться сюда, заглянуть внутрь через стекло входной двери и разглядеть в одном из углов холмик из книг, вырисовывавшийся из-под пожелтевшей простыни. Вершина пирамиды сместилась, ибо книги сложили беспорядочно и поспешно, некоторые из книг выглядывали из-под простыни, другие были разбросаны по полу. Я смотрел как зачарованный, затаив дыхание, и меня охватывал, как всегда, священный трепет. Ах, если бы я мог полюбоваться каждой из них, взять их в руки, хорошенько рассмотреть и погладить! Но то, что я неожиданно почувствовал, превосходило все законы логики и физики. Я почувствовал, как до моих ноздрей донесся знакомый конфетный запах, тот, что издает полуистлевшая бумага старейших экземпляров, многие годы пролежавших в темноте без малейшего соприкосновения с солнцем и свежим воздухом. В действительности этого не могло быть, ведь расстояние, отделявшее меня от книг, было внушительным, свыше трех метров, да и толстые стекла входной двери представляли собой непреодолимое препятствие. И тем не менее яркий запах, который они издавали, пьянил меня.
Я ушел неудовлетворенным, меня преследовали книги, я пришел домой и заснул неспокойным сном, полным кошмаров. Рано утром я резко проснулся с ощущением того, что держу в руках книгу. Но в руках у меня не было ничего, кроме обрывка этого сна.
В половине девятого я уже стоял перед магазином Теодора. Стучу, снова стучу в деревянную наружную дверь, которой вчера еще не было и за которой сейчас скрывались толстые стекла. Ни света не видно в окне, ни звука не раздается изнутри. Так я простоял около часа, пока не появился человек в черном костюме, он вежливо отодвинул меня в сторону, методично сверился с номером дома и названием магазина и повесил на дверь бумагу. Это было извещение о смерти Теодора, умершего этой ночью во сне, его похороны были назначены на следующий день, на три часа пополудни, на городском кладбище Святой Марфы. Меня охватило черное отчаяние, и я испустил громкий крик боли. В тот же самый миг, бросив взгляд на почтовый ящик у входа, я увидел, что из его широкого отверстия торчит толстый конверт. Я подошел ближе и прочел свое имя, написанное на нем каллиграфическим почерком Теодора. В конверте была книга. Это был «Сонник» Ахмета Абу Базара в превосходном лейпцигском издании малого формата, элегантно отделанный зеленой кожей на корешке и по углам, с мраморной бумагой на внутренней стороне обложки, с изображенными на ней фиолетовыми и желтыми морскими анемонами и медузами.
Это был посмертный подарок Теодора. Самый драгоценный подарок из тех, что я когда-либо получал!
Крошка
Он резко смахнул крошку на брошенную на пол газету, развернутую листами вверх, чтобы проверить силу своего слуха. И обрадовался, что слух его не ослаб, но скорее обострился с годами, поскольку он смог с внушительного расстояния уловить тончайший звук, вызванный падением крошки на натянутую поверхность бумаги.
Он повторил опыт еще дважды, с тем же успехом.
Тогда, радостный, он лег на кровать и заснул сном праведника.
У госпожи Сули
– Ну здравствуй, заходи. Не садись у порога, проходи внутрь, переведи дух, – сказала мне своим певучим голосом госпожа Сули – низенькая полная женщина зрелого возраста с пучком на голове и с усиками. И взяв меня за руку, отвела, прихрамывая – у нее было врожденное заболевание правой ноги, – через узкий коридор в свою маленькую гостиную с удобным диваном и его вишневыми подушками. В комнате было еще два соломенных кресла в полосатых чехлах и один круглый, тоже соломенный, столик, под его стеклянной поверхностью лежали бумажные рисунки, где были изображены цветы, порхающие амурчики, павлины и фрукты.
– Пожалуйста, – продолжала она, легко, но решительно подталкивая меня к дивану, куда я был вынужден, слегка поскользнувшись, упасть. – Ты пришел сюда, в дом внимания, ухода, ласки и отдыха. Вот и твое угощение на столике. Это вишневое варенье, я знаю, что оно тебе нравится, без косточек, я из каждой ягодки доставала их своей шпилькой и собственными ручками приготовила это варенье. (Ее «ручки» в действительности выглядели как те самые скалки-дубинки, какие используют хозяйки для раскатывания теста, когда собираются печь сырный пирог.)
– Вода в графине прохладная. Все чистенькое, пахнет опрятностью. Я забочусь о своих добрых друзьях, – добавляет она и лукаво мне подмигивает. – Но подожди тихонько пару минут здесь, будь умницей. Мы недолго!
И вот так, непрерывно болтая, она выскользнула и исчезла в проеме, открывшемся, едва она дотронулась до незаметной дверцы в стене. Я слышал ее запыхавшийся голос, но не мог разобрать слов.
Как только я остался в одиночестве, меня снова стали одолевать печальные мысли. Образ моего кота с пышной белой шерстью, который составлял мне компанию последние восемь лет, а позавчера неожиданно умер, вновь появился, словно живой, передо мной. Он, бедняга, ни разу не познал ни радостей свободной жизни, ни любви на черепичных крышах, ни боев со своими соперниками. Эти лишения я, конечно, пытался восполнить внимательным уходом, чрезмерными лакомствами и ласками. И его глаза, его прекрасные глаза, разного цвета – один янтарно-желтого, а другой темно-синего – смотрели на меня не только с печалью, но и с благодарностью. К тому же он был совершенно глухим, и если бы я его не запирал и отпускал свободно разгуливать, он бы не смог выжить ни одного дня. Я утешился мыслью, что, прежде чем передать его в руки садовника, чтобы тот похоронил его в укромном углу сада, я аккуратно закрыл ему глаза. Так, я надеялся, земля, которой он будет засыпан, не попадет внутрь и не испортит их.
Затем мои мысли, неизвестно почему, обратились к двум моим пожилым тетям, близнецам Аспасии и Катерине Хрумби, они тоже давно уже покинули этот бренный мир. Они всегда приходили к нам в гости в черном. Почему? Мы так никогда и не узнали. Возможно, из-за какого-то тайного траура. Лица теток были абсолютно одинаковы – со своими крючковатыми носами они были похожи на черных попугаев. Только по росту – одна была на полпяди ниже – можно было их различить.
Но где же госпожа Сули? Время идет. Почему она задерживается? Я
