В феврале сорок четвертого года Цезаря провозгласили пожизненным диктатором. Новые привилегии сыпались на него, словно из рога изобилия. Отныне он должен был носить одежды триумфатора и восседать в кресле из слоновой кости, определенно напоминавшем трон. Впервые в римской истории его изображение стали печатать на монетах. Сообразно обожанию росло и недовольство, хотя Сенат сам «всячески восхвалял и превозносил его, чтобы потом распространять клевету о том, с каким наслаждением он принимает восхваления и с каким высокомерием — почести». Цезарю, быть может, стоило отказаться от такой чести, но не принять подношений означало оскорбить дающих. Трудно сказать, что перевесило, чудовищное эго или немыслимые почести, но эта тяжесть в один прекрасный день похоронила Цезаря. В довершение ко всему, полководец затеял новую грандиозную военную кампанию, не сулившую его согражданам ничего хорошего. Цезарь обратил свой взор на Парфию, страну на восточной границе Рима, до сих пор сопротивлявшуюся притязаниям могущественного соседа. Предстоящая разлука могла разбить Клеопатре сердце, сам диктатор в то время жаловался на здоровье, но Парфия открывала Риму путь в Индию. Пятидесятипятилетний Цезарь задумал поход, обещавший продлиться не менее трех лет. О Парфию в свое время сломалась военная машина Александра Македонского. Цицерон сомневался, что Цезарь вернется назад.
В начале весны сорок четвертого года полководец отправил шестнадцать легионов и большую часть конницы в Парфию, пообещав, что возглавит их восемнадцатого марта. Отдав необходимые распоряжения о том, что делать в его отсутствие — Клеопатра наверняка старалась им следовать, — Цезарь начал спокойно собираться в дорогу, но по городу катилась волна уныния и страха. Кто будет править в городе? Что станет с Римом? Беспокойство было вполне обоснованно: отправляясь в Египет, полководец оставил вместо себя Марка Антония. Тот оказался неумелым и ненадежным правителем и ко всему прочему снискал репутацию расточителя. Тех, кто ждал, когда Цезарь наконец восстановит Республику, смутило зимнее предсказание оракула. По словам пророка, Парфия могла покориться только царю. Стало быть, чтобы одержать победу, диктатор должен был принять корону. Предсказание можно было со спокойной совестью проигнорировать — оракулам в Риме не очень-то верили, — но оно отчасти объясняло, отчего Цезарь поселил Клеопатру на своей вилле. Конечно, у диктатора могли появиться царственные амбиции, однако он и сам должен был прекрасно понимать, что не годится для престола. Цезарь слишком долго пропадал в походах, чтобы разбираться в римских делах, и был чересчур властным там, где монарху надлежало проявлять терпение и мудрость. Для того, кто не мог царствовать сам, было вполне естественно искать близости царственной особы.
До сорок четвертого года мартовские иды, знаменующие начало весны, были у римлян любимым праздником и поводом для большой пирушки. Придуманные в честь древней богини конца и начала, иды превратились в лихую и шумную встречу нового года. Компании гуляк ставили шалаши на берегу Тибра и ночь напролет веселились под полной луной. Последствия веселья нередко давали о себе знать через девять месяцев. В иды сорок четвертого утро выдалось пасмурным; проснувшись с рассветом, Цезарь уселся в паланкин и отправился на заседание Сената отдать последние распоряжения. На роль его местоблюстителя претендовали двое: яркий молодой политик Публий Корнелий Долабелла и любимец диктатора Марк Антоний. Сенат собрался в просторном зале, примыкавшем к театру Помпея. Когда в собрание вошел Цезарь с лавровым венком на голове, все поднялись с мест; полководец уселся в новое золоченое кресло. Было около одиннадцати утра. Цезаря окружили сенаторы, среди которых было немало его друзей. Оказавшийся в толпе проситель протянул диктатору петицию и попытался поцеловать ему руку. Цезарь попытался отстраниться, но проситель вдруг резко подался вперед, вцепившись в полководца и сорвав тогу с его плеча. То был условный сигнал. Вокруг Цезаря сомкнулось кольцо, сверкнули ножи. Диктатору удалось уклониться от первого клинка, но на него тотчас же обрушился град ударов. Каждый заговорщик спешил нанести рану своей жертве, целя в лицо, бедра, грудь, иногда случайно задевая товарищей. Цезарь пытался сопротивляться, страшно напрягая свою жилистую шею, «бешено вращая головой от одного убийцы к другому и рыча, словно дикий зверь». Наконец он со стоном уткнулся в складки своего плаща — совсем как Помпей у египетского берега — и рухнул наземь.
Нападавшие бросились прочь, а Цезарь, получивший тридцать три ножевых удара, остался лежать на полу «в изодранных, пропитанных кровью одеждах». Убийцы в обагренных тогах и забрызганных кровью сандалиях бежали куда глаза глядят, крича, что покарали тирана. Прохожие в ужасе шарахались от них. Кто-то пустил слух, что в убийстве замешан Сенат. В это время на арене завершились гладиаторские бои, и на улице стала собираться толпа. Кто-то крикнул, что гладиаторы режут сенаторов. Кто-то еще предположил, что в город вот-вот ворвется армия, и начнутся грабежи. «Бегите! Двери! Запирайте двери!» — слышалось отовсюду; в домах, мастерских и лавках поспешно захлопывали ставни. Погруженный в хаос город опустел в один миг: только что «народ с криками метался по улицам», и вот уже «все притихли и затаились, будто перед приходом вражеского войска». Мертвый Цезарь лежал на залитом кровью полу в зале собраний. Никто не решался к нему прикоснуться. Только ближе к вечеру рабы с громкими стенаниями подняли тело и унесли прочь.
Если не считать Кальпурнии, в дом которой привезли изувеченное тело, никто во всем Риме не был потрясен случившимся так, как Клеопатра. Для нее смерть Цезаря была не только личной потерей, но и политической катастрофой. Царица потеряла главного защитника, и больше не могла чувствовать себя в безопасности. Клеопатру охватил страх. А что если заговорщики решат заодно расправиться с близкими своей жертвы? Марк Антоний — правая рука диктатора — думал именно так. Он бежал, переодевшись слугой и спрятав под одеждой панцирь. Заговорщики и те, кто им сочувствовал, разбежались (Цицерон, который приветствовал убийство, но не принимал участия в заговоре, тоже предпочел пуститься в бегство). Клеопатра собиралась покинуть Рим в середине марта. Если бы она только знала, как все обернется. Слухи о заговоре против Цезаря ходили уже четвертый год. Были и знамения, но любое знамение хорошо толковать задним числом. Древняя история почти не знает ошибочных предсказаний. Кривотолки определенно были на руку тем, кто хотел доказать, что убийство полководца было предопределено и даже оправдано.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
