Слушая эту ритуальную аэрофлотскую «молитву», нянча в душе жаркие призывно-испуганные глаза юной стюардессы Наташи и мысленно успокаивая свою восставшую плоть, Рубинчик через плечо соседа-инвалида глянул в иллюминатор. Гигантский город, привольно лежащий на мягких холмах, утопающий в зелени и прочерченный извилистыми лентами Днепра и Почайны, открылся под накренившимся крылом самолета. Широкие проспекты в центре проложены со сталинской прямолинейностью, наверно, сразу после войны вместо руин, оставшихся от немецких бомбежек. Но маленькие улочки пригородов, спускающиеся с холмов цветущими яблоневыми и вишневыми садами, сохранили свое древнее и чисто украинское очарование. Черт возьми, вдруг подумал Рубинчик, а ведь именно на этих холмах стоял в 941 году «досточтимый» Песах, первый полководец и хакан-бек хазарского царя. Здесь настиг он князя Игоря после того, как отбил у него Самкерц и еще три города, не считая «большого множества» пригородов. Но где это было? Вон там, на крутом берегу, где теперь дыбится мост через Днепр? Или тут, напротив золоченых куполов Софийского собора, поставленного после крещения Киевской Руси? Ни одна летопись не сохранила этих подробностей, а советские историки вообще замалчивают все поражения российских князей и царей, и даже сам факт существования хазарского царства на территории СССР. Впрочем, в Саратовском педагогическом институте, «альма-матер» Рубинчика, была библиотека, уцелевшая с дореволюционных времен. И он по сию пору помнит по книгам Ключевского и Соловьева описания крещения киевлян в Днепре беспутным князем Владимиром, внуком бесславного Игоря, и свержения языческого бога Перуна, гигантскую статую которого новообращенные христиане «тащили по калу» в Днепр, и еще более древнюю летописную запись о битве Песаха с Игорем где-то здесь, под Киевом…
Но что за странный гул вдруг заполнил его голову? Что за пелена возникла вдруг перед глазами? Почему так колотится сердце? Господи, сейчас у него лопнет череп!..
— Эй, вам плохо? — донесся до него, как сквозь стекло аквариума, голос соседа-инвалида.
— Нет, ничего… — вяло произнес Рубинчик, откинулся головой на спинку кресла и слабой рукой провел по лбу. Ладонь стала мокрой от крупных капель холодного пота.
— Это бывает. С непривычки. От резкого снижения… — покровительственно сказал сосед.
«Со мной не бывает», — подумал Рубинчик, но вымолвить вслух даже эти слова у него вдруг не стало сил. Голова разламывалась, как шар, переполненный раскаленной кровью.
— Сейчас она леденцы принесет. Забыла, наверно, — сказал сосед. — Ага! Вон идет! Наташа, сюда!
Действительно, в проходе показалась Наташа с подносом леденцов, которыми при взлете и посадке пассажиры спасаются от давления на ушные перепонки.
— Сюда, Наташа! — снова позвал сосед.
Наташа подошла, увидела побелевшее лицо Рубинчика и испугалась:
— Ой, что с вами? — и растерянно оглянулась: — Ему плохо! Доктора…
Но никакого доктора не было, конечно, в самолете, а инвалид-сосед успокоил ее командирским тоном бывалого пассажира:
— Спокойно! Ничего страшного. Принеси воды. И, если есть, нашатырь из аптечки.
Наташа заполошно убежала и тут же вернулась с водой, нашатырем и подушкой и стала хлопотать над Рубинчиком так, словно была влюблена в него всю жизнь. Ее тонкие прохладные пальцы расстегнули его рубашку, ее узенькая ладошка поддерживала его голову, когда он пил из стакана, а ее испуганные глазки были совсем рядом с его глазами, когда он стал приходить в себя.
— Вам лучше? Что вам еще дать? — спрашивала она с такой тревогой, словно от этого зависела вся ее карьера стюардессы. Тут самолет, разворачиваясь над Киевом, вдруг столь круто лег на другое крыло, что Наташа просто рухнула на колени к Рубинчику.
— Вот теперь ему совсем хорошо! — сказал сосед-инвалид, и Рубинчик слабо улыбнулся — ему действительно становилось все лучше по мере того, как самолет, удаляясь от Киева, снижался к загородному аэропорту.
Игнат Дзюба, собственный корреспондент «Рабочей газеты» по Украине, встретил Рубинчика в аэропорту. Игнат был типичным украинцем — крупный, ширококостный здоровяк с пепельным чубом, густыми усами и в вышитой украинской рубашке.
— Ты вчера перепил, наверно! — кричал он Рубинчику, ведя в город свой оглушительно ревущий мотоцикл с коляской. — Поэтому к ткачихам сегодня не едем! Завтра!
— Да нет, я не пил, — вяло отвечал Рубинчик, трясясь в подпрыгивающей коляске.
— Чего? — наклонялся к нему Игнат.
— Я уже в порядке! — негромко крикнул Рубинчик.
— Сиди! «В порядке!» Посмотри на себя!
Но посмотреть на себя Рубинчику было некуда. К тому же встречный ветер плотно, как парус, бил ему в лицо смесью речной прохлады, запахов летних садов и бензиновой гари от проносящихся мимо грузовиков. А взгляд невольно натыкался на торчащие вдоль дороги портреты Брежнева и гигантские транспаранты с надписями по-русски и по-украински:
СЛАВА ЛЕОНИДУ ИЛЬИЧУ БРЕЖНЕВУ!
ДОЛГИЕ ЛЕТА ВОЖДЮ ВСЕХ НАРОДОВ!
ЧЕРЕЗ ДВА ГОДА УКРАИНА СТАНЕТ РЕСПУБЛИКОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОГО ТРУДА!
БЕЗГРАНИЧНАЯ ЛЮБОВЬ И ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬ ЛЕОНИДУ ИЛЬИЧУ БРЕЖНЕВУ ЗА ЕГО ПОДВИГ ВО ИМЯ СЧАСТЬЯ ВСЕХ НАРОДОВ!
«Черт возьми, — вдруг подумал Рубинчик, цепко держась за ручку мотоциклетной коляски, как за луку конского седла, — даже во времена Навуходоносора не было такого откровенного жополижства! И в Римской империи никто не ставил вдоль дорог портретные памятники императорам, и даже в гробницах египетских фараонов на их истлевших хитонах нет золотых звезд Героев Труда. Вместо этих чванливых лозунгов и портретов Брежнева, натыканных по всей стране от Якутии до Балтики, можно построить сотню благоустроенных общежитий для ткачих. Но попробуй сказать об этом или написать в газете…»
Тут, миновав пригороды, шоссе выскочило на мост через Днепр.
— Первый в мире сварной мост! — гордо крикнул Рубинчику Игнат Дзюба. — Без единой заклепки!
Рубинчик не знал, чем сварка лучше заклепок и почему этим нужно гордиться. По мосту, как и по всем прочим мостам, которые ему пришлось видеть в жизни, мирно катили зелено-синие вагоны трамвая, цепочки машин и автобусов, а по краям вдоль перил шли по металлическому тротуару пешеходы и ехали велосипедисты. Пляжи под быками моста были пусты, а по синей глади реки с ревом летели три моторных катера и медленно плыла тяжелая баржа, груженная песком.
— Владимирская горка! — показал вперед Дзюба, его пепельные усы трепетали от ветра под черными мотоциклетными очками. — Левей смотри! Вниз, на Подол! Здесь нас крестили тыщу лет назад! А теперь направо, на излуку реки! Церкву видишь? Ольга заложила! Своими руками!
Рубинчик глянул на эту белую, с зеленым куполом и золотым крестом церковь, и вдруг новый, еще сильнее прежнего, грохот пульса и приступ сердцебиения заставил его закрыть глаза и выпустить поручень коляски.
— Эй! Ты чего? Иосиф! — испуганно закричал Дзюба, увидев, что Рубинчик клонится набок и выпадает из коляски. — Стой! Держись!
И так резко взял вправо, что идущие сзади машины возмущенно загудели. Но Дзюба, не обращая на них внимания, пристал к пешеходной дорожке.
— Иосиф!!!
Рубинчик мешком вывалился из мотоциклетной коляски. Дзюба, соскочив с седла, ухватил его под мышки, оттащил от дороги, уложил на сварные плиты моста и замахал руками проезжающим мимо машинам:
— Стой! «Скорую»! Стойте! «Скорую»!
Мимо на полной скорости пронесся серый микроавтобус с надписью «Ремонтная» и остановился метрах в ста впереди, но никто из этой машины не вышел, и Дзюба, матюком чертыхнувшись, стал махать другим машинам.
А Рубинчик, лежа ничком на металлическом тротуаре и распахнув руки, цепко, словно в предсмертной судороге, держался за этот первый в мире сварной, без единой заклепки мост, который гудел и трепетал, как мембрана, словно по нему катили не машины и трамваи, а орда конных лав. Чувствуя, что не то кто-то выдавливает его из этого мира в иное, потустороннее пространство, не то он сам падает, падает, падает с моста в воду и сейчас пульс разорвет ему вены, а кровь брызнет из лопающегося от боли затылка, Рубинчик только этим усилием, только этими пальцами, ухватившимися за какое-то ребро моста, еще удерживал себя от того, чтобы провалиться в полное небытие.
Тем временем Дзюба, отчаявшись остановить летящий мимо транспорт, выскочил на проезжую часть под колеса какого-то грузовика и закричал водителю:
— В «Скорую» позвони, друг! Будь человеком!
— Напьются и валяются, бля! Даже на мостах… — проворчал водитель, объехал Дзюбу и укатил прочь.
— Во народ! — сокрушился Дзюба и кинулся останавливать следующую машину.
Между тем пассажиры ремонтного микроавтобуса, который стоял в ста метрах от Рубинчика и Дзюбы, были отнюдь не бесчувственными людьми, а, наоборот, проявляли, глядя в заднее окно, к участи Рубинчика самое повышенное внимание.
