4 июня, в последний день эвакуации, Черчилль произнес одну из самых памятных речей времен войны — если вообще не всех времен. «Даже если большие пространства Европы, ее старые и славные государства оказались или могут оказаться в тисках гестапо и всего одиозного аппарата нацистского правления, мы не дрогнем и не сдадимся», — заявил он на заседании палаты общин и заключил своей знаменитой клятвой «сражаться на наших морских пляжах».
На другой день Миртл кратко записала в дневнике: «Все наши солдаты вывезены, хвала Господу. Встретила нескольких медсестер. То, что они рассказывают, будет жить в веках». Были у нее и свои личные тревоги: 1 июня, в самый разгар эвакуации войск, она услышала, что Лори, их старший сын, ушел в армию. Ему было уже за тридцать, у него были жена и маленький ребенок, и он не попал под первоочередной призыв. Однако в конце марта он получил повестку, и, когда Миртл услышала эту новость, они с Джо «немного всплакнули».
Для многих простых людей то, что стало называться «духом Дюнкерка», вполне отвечало склонности британцев к единению во времена испытаний и бед. Однако, как ни велик был героизм и как ни поразительны некоторые истории спасения, нельзя никуда уйти от факта, что Дюнкерк не был победой. В неофициальной обстановке Черчилль сказал своим членам правительства, что Дюнкерк — «величайшее военное поражении Британии за века».
Плохие новости продолжали приходить: 14 июня Париж был оккупирован германским вермахтом, а через три дня маршал Филипп Петэн (назначенный главой государства с чрезвычайными полномочиями) объявил, что Франция будет просить Германию о перемирии. «Это самый черный день в нашей жизни», — написала в своем дневнике Миртл. Она услышала новость о заявлении Петэна от возмущенного водителя автобуса, который «во всеуслышание объявил, что бы он хотел сделать со всей французской нацией… „Теперь уж точно, нас больше некому предать. Мы остались одни, и если наше правительство решит сдаться, будет революция, и я буду в ней участвовать“».
Дела шли все хуже. Ближе к вечеру 7 сентября 364 немецких бомбардировщика в сопровождении еще 515 самолетов осуществили налет на Лондон, еще 133 атаковали город ночью. Их целью был Лондонский порт, но многие бомбы упали на жилые районы, убив 436 жителей Лондона и ранив 1600. Блиц начался. В течение следующих семидесяти пяти ночей бомбардировщики планомерно и многократно бомбили Лондон. Бомбили и другие важные военные и промышленные центры, такие как Бирмингем, Бристоль, Ливерпуль и Манчестер. К маю следующего года, когда эта кампания закончилась, более 43 000 гражданского населения, половина из них — жители столицы, были убиты, более миллиона домов повреждено и разрушено на одной только территории Лондона.
В сентябре, во время дерзких дневных налетов, было несколько попаданий в Букингемский дворец, где в тот момент находились и работали и король, и королева. Бомбежки серьезно повредили королевскую часовню и внутренний двор, побудив королеву произнести знаменитую фразу: «Я рада, что нас бомбили. Теперь я чувствую, что могу смотреть в глаза жителям Ист-Энда». Лог написал письмо королю, в котором «благодарил Всевышнего» за избавление от того, что назвал «подлым покушением на Вашу жизнь», добавив: «Мне казалось, даже для немцев невозможна такая низость».
Томми Ласеллз ответил Логу через четыре дня, поблагодарив его за выражение заботы, которой король и королева очень тронуты. «И. В. [их величества] никак не пострадали от того, что произошло, — добавил он. — Я надеюсь, Вам удается хоть иногда немного поспать».
В последующие недели Лог и король время от времени обменивались письмами. Монарх иногда с удивительной откровенностью выражал свои чувства, как это было после посещения им Ковентри 15 ноября, сразу после разрушительного ночного налета на этот город. Немцы сбросили на него более 500 тонн мощных разрывных и зажигательных бомб, превративших центр в океан пламени и унесших почти 600 жизней. Собор был почти полностью разрушен, и король провел несколько часов, бродя по развалинам. Воздействие его визита на состояние духа жителей города было огромно, но сам король был потрясен масштабами разрушений. «Что мог я сказать этим несчастным людям, которые лишились всего, а иные — и семей? Слова здесь беспомощны», — писал он Логу.
Среди бед и скорби случались и более легкие минуты. Через несколько дней, когда король упражнялся в произнесении речи к открытию очередной сессии парламента, он встретил Лога, ухмыляясь, как мальчишка. «Лог, я ужасно трушу, — объявил он. — Я проснулся в час ночи, и мне приснилось, будто я стою в парламенте с разинутым ртом и не могу произнести ни слова». И хотя оба они от души расхохотались, для Лога стало очевидно, что даже теперь, после всех лет их совместной работы, сознание речевого дефекта по-прежнему угнетает короля.
Лог вновь был приглашен в Виндзор в сочельник, а затем в Рождество — помогать с рождественским обращением. В этом году, как и в предыдущем, уже не могло быть и речи о том, чтобы король не обратился к народам империи.
Погода была холодной, но праздничной. Лог не рискнул ехать поездом и вместо этого отправился в Виндзор автобусом компании «Грин лайн». «Я простоял на холоде всю ночь, а когда двери открылись и мы вошли, в лицо вновь ударил холод, — писал он. — Это было все равно что войти в ледяной дом. Мне становилось все холоднее и холоднее, и когда я добрался до Виндзора, то вывалился из автобуса как замороженная масса». По дороге к замку он немного согрелся, а от рюмки шерри, выпитой с Майвиллом по прибытии, стало еще теплее, как и от угля, горящего в камине. А еще он был в восторге от золотого портсигара, подаренного ему королевой.
После рождественского ужина из кабаньей головы с черносливом Лог последовал за королем в его кабинет, и они принялись за работу. Речь Логу не понравилась: в ней, на его взгляд, королю не на что было опереться в эмоциональном плане, но с этим он ничего не мог поделать. В речи король предупреждал свой народ, что в будущем их всех ждут трудности, «но мы твердо стоим на дороге, ведущей к победе, и с Божьей помощью найдем путь к миру и справедливости».
Война продолжалась. 22 июня Германия вместе с другими участниками европейской коалиции «Ось Берлин — Рим» и Финляндией вторглась в Советский Союз, осуществляя план «Барбаросса». Целью было полное уничтожение этой страны и коммунизма, обеспечивая для себя не только пресловутое Lebensraumn[127], но и доступ к стратегическим ресурсам, необходимым Германии для победы над ее остальными соперниками. В последующие месяцы Гитлер и его союзники захватили значительную часть Украины и Прибалтики, взяли в осаду Ленинград и вплотную подступили к пригородам Москвы. Однако Гитлер не сумел осуществить свой план, а Сталин сохранил значительную часть своего военного потенциала. 5 декабря русские начали контратаковать. Двумя днями позже японцы атаковали американский флот в Пёрл-Харборе, тем самым приведя на сторону союзников мощь Соединенных Штатов.
Державы «оси» продолжали наступать в течение всего 1942 года: японские войска прокатились через Азию, захватив Бирму, Малайю, Голландский Индокитай и Филиппины. Немцы между тем нападали на союзнические суда, перевозившие грузы с Атлантического побережья Америки. А в июне они начали летнее наступление для захвата нефтяных месторождений Кавказа и хлебных степей Кубани. Советские войска закрепились под Сталинградом.
Война бушевала и в Африке, где Африканская танковая армия Эрвина Роммеля, состоявшая из немецких и итальянских пехотных и механизированных частей, угрожала подойти к воротам Каира. Роммель начал свое наступление 26 мая, вынудил французов 11 июня оставить Бир-Хаким и неделей позже осадил Тобрук. Затем он стремительно переместился на восток, из Ливии в Египет, и 1 июля достиг Эль-Аламейна, в шестидесяти милях от Александрии. Для союзников это был тяжелый удар. Черчилль спешно вернулся из Вашингтона навстречу дебатам в палате общин о выражении недоверия правительству, из которых с легкостью вышел победителем.
Потом наступил поворотный момент в событиях в Африке, в ходе всей войны. Британские войска контратаковали и отбросили Роммеля. Отступив, немцы, однако, окопались, и возникла патовая ситуация, во время которой командующим Восьмой армией был назначен генерал-лейтенант Бернард Монтгомери. 23 октября союзники вновь перешли в наступление. У Монтгомери было 200 000 человек и 1100 танков против 115 000 человек и 559 танков противника. Роммель находился в Германии в отпуске по болезни, но поспешил на фронт, чтобы встать во главе своих солдат. Соотношение сил было катастрофически не в его пользу, и 2 ноября он предупредил Гитлера, что его войска более не в состоянии оказывать сколько-нибудь эффективное сопротивление. Нацистский лидер не терпел разговоров о возможности поражения. «Это будет не первый случай в истории, когда сильная воля восторжествует над большим числом батальонов, — ответил он на другой день. — А что касается ваших войск, можете объяснить им, что нет иной дороги, кроме как к победе или к смерти».
