как она обессиленно оседает на пол, как алеют щёки на её поникшем лице, как острые коленки подпирают подбородок, а тонкие пальцы путаются в волосах. Здесь и слепому ясно: ей плохо! И всё же сжимаю кулаки и прохожу мимо.
– Прости, – шепчет сдавленно, стоит мне дойти до двери. – Ты хотел помочь, а я поступила по-свински. Просто у меня не было выбора. Да и знала, что тебя не тронут.
Киваю и по обыкновению молчу. Выбор есть всегда! И каждый из нас его сделал этим вечером.
– Мне стыдно! Доволен? – срывается в хрип и смотрит на меня снизу вверх. Глаза воспалённые, уставшие, бесцветные. Губы сжаты в узкую линию, а подбородок дрожит.
– Опять молчишь? – Мотает головой, а в уголках ее глаз замечаю слёзы. – Какого чёрта ты вечно молчишь, Ветров?
Она хочет встать, но сил не хватает. Снова падает на пол и закрывает лицо руками. Тихо всхлипывает и что-то неразборчиво бубнит. Мысленно уговариваю себя уйти. Хватит! Сегодня уже сполна поплатился за свою жалость к Марьяне!
Но вместо того, чтобы открыть дверь, я запираю ее на замок, выключаю в комнате свет и зачем-то сажусь рядом с Наной, нарочно задевая девчонку плечом. Та вздрагивает, но не сбега́ет. Уверен, хочет спросить, какого лешего я творю, но робко молчит.
Битый час мы сидим в темноте. Просто рядом, как когда-то давно, в прошлой жизни, от которой остались жалкие осколки воспоминаний. Но как же мне хочется, чтобы именно сейчас своими острыми гранями они врезались в сознание Наны.
– Ты хотела поговорить? Спрашивай! – Затылком упираюсь в стену. – Я отвечу всего на три твоих вопроса: не ошибись с ними, Нана.
Девчонка недовольно хмыкает. Возможно, бесится, что я вновь назвал ее Наной. А быть может, не желает играть по моим правилам. Что ж, по чужим я не играю давно.
– Это ты избил Симонова?
Моя очередь усмехаться: неужели расквашенный нос болтливого мерзавца – сто́ящая тема для разговора?
– Да, – отвечаю сухо. Гордиться особо нечем, но я ни капли не жалею, что преподнёс уроду урок.
– Зачем? – спешит с уточнением Марьяна.
– Это уже второй вопрос, – напоминаю на всякий случай. К горлу волнами подкатывает разочарование. Я зря надеялся, что Нана хоть что-то вспомнит…
– И ладно. Отвечай! – небрежно бросает и, разумеется, не видит, как я морщу нос.
– Симонов болтун и пустомеля. Я просто научил его держать язык за зубами.
Рассказывать Марьяне об истинных мотивах драки не хочу. Этой зазнайке вовсе не обязательно знать, что причина в ней.
– А почему промолчал?
– Это последний вопрос, Нана.
– Что за глупые правила? – Она сердито хлопает себя по коленкам и пытается встать. На сей раз ей это удаётся. – Почему нельзя нормально поговорить, Ветров?
– Я запутался, на какой вопрос отвечать? – Смеюсь и следом поднимаюсь на ноги. Глаза давно привыкли к темноте, да и уличные фонари в достаточной мере освещают комнату, чтобы видеть силуэт Наны весьма чётко.
– Ветров, ты издеваешься? – Она суетливо вскидывает руки и спешит к окну.
– Нет. – Борюсь с желанием подойти ближе. – Просто даю тебе шанс задать действительно важный вопрос.
– То есть в школе ты струсил, верно? Тоху испугался, да?
– Нет! – получается грубо. Какая же она всё-таки глупая, с ветряной мельницей вместо мозгов! – Я давно перестал бояться темноты, тишины и крыс. А ещё, Нана, я научился думать прежде, чем говорить. Потому и промолчал!
– Что ты сказал? – настороженно переспрашивает и оборачивается в мою сторону. – Крыс? Каких ещё крыс?
– Навроде твоего Булатова, – я отступаю от правил и отвечаю на четвёртый вопрос.
На этом всё! Точка! Да сколько можно искать этот долбанный свет в чёрной, насквозь протухшей душе Наны. Я устал! Я больше не вижу смысла!
– Разговор окончен, Марьяна! Сладких снов! – На ощупь нахожу замок и отпираю дверь, а после не оглядываясь иду к себе.
Глава 14. Ревность
Марьяна.
Меня будит дождь, точнее, жуткий грохот, с которым безудержные капли бьются в окно моей спальни. С трудом открываю глаза, но мало что могу разглядеть: всё плывёт и кружится. Чувствую себя отвратительно: голова гудит, горло сковало колючей проволокой, а тело ломит, будто всю ночь меня били палками.
Мне требуется минут десять, чтобы сесть. Ещё столько же, чтобы сообразить, что время на часах давно перевалило за девять, а значит, я проспала. На дрожащих ногах бреду в ванную, пытаюсь умыться, на ходу придумывая отговорки для родителей, но с каждой секундой ощущаю себя всё хуже. Ноги не держат, а желание – лечь обратно в постель – перекрывает собой страх отцовского гнева.
– Потом, всё потом, – уговариваю себя ни о чём не думать и плетусь обратно к кровати. С головой заворачиваюсь в одеяло и, присев на самый край, голыми ступнями утопаю в мягкости пушистого ковра. Затуманенным взглядом осматриваю комнату. Вчера мне не показалось: здесь и правда прибрано. Всё лежит на своих местах, а от перьевых завалов не осталось и следа. Из общей картины идеального порядка выбивается лишь полупрозрачная занавеска, что неаккуратно сдвинута и слегка помята в том месте, где вчера её сжимал Ветров. Задерживаюсь взглядом на тонкой ткани, отмечая про себя, что погода за окном вновь ни к чёрту: низкое небо вобрало в себе все оттенки сизого, верхушки деревьев обречённо сгибаются под необузданными порывами ветра. Хмыкаю. Вчера я и сама была похожа на тонкую ветку, что едва не сломилась под тяжестью встречи с Ветровым. Странный, непонятный парень с переломанной судьбой и трепетным светом во взгляде. Он будто видит меня насквозь, знает все мои тайны и раз за разом даёт мне шанс не оступиться, но всё зря. Ещё эти «крысы» и темнота… Что это? Совпадение? Никогда бы не подумала, что один и тот же человек способен так неистово отталкивать от себя и манить одновременно.
Мотаю головой, отгоняя тяжёлые мысли. Одеяло спадает на плечи, а волосы липнут к разгорячённым щекам и лбу, покрытому испариной. Сквозь острую боль в горле пытаюсь сглотнуть и, тихо постанывая, тянусь к мобильному. Тут же
