– А семью кормить кто стал бы за меня? – оборвала его Катерина Федоровна. – У меня мать безногая, да сестренка росла…
Все оглянулись на Соню. Она пошатнулась, словно её ударили в грудь. Ей показалось, что все глядят на неё с укором.
– Полно вам! Рисковать, выбирая карьеру артиста, можно тому, кто одинок. Мало ли из нас, консерваторок, мечтали мир удивить? А вернулись к тем же урокам…
Она никогда не говорила о себе так много, так откровенно. У неё что-то дрожало в груди.
– А теперь, когда сестра на ногах? – спросила Засецкая.
Катерина Федоровна махнула рукой:
– Ну, знаете… мечты только юности зеленой простительны… А я свою молодость на мостовой Москвы проглядела, по урокам таскаясь. У меня и тогда, кажется, мечтаний не было… Теперь и подавно…
«Нет! – чуть не крикнула Соня. – Я все знаю! И тогда были мечты, и теперь они у тебя есть… Все поняла…» Но она молчала, стиснув захолодевшие руки.
– Поздно?.. Полноте! Да сколько вам лет? – горячо крикнул «благородный отец», любуясь ярким румянцем и сверкающими глазами Катерины Федоровны.
Она нервно рассмеялась.
– Тридцать скоро… Все позади!.. Все!.. «А впрочем… было ли что?» – вдруг мелькнула мысль и словно ожгла ее. О, сколько горечи было в ней!..
Ока побледнела и сурово сдвинула брови.
– Домой пора, Соня! – резко сказала она, отыскав сестру глазами.
Соня стояла вдали, совсем одна, с жалким лицом.
Но Катерину Федоровну домой не пустили. Как триумфатора, её повели вниз, к свежему самовару. Теперь только её не заставили хозяйничать. Ей подали первую чашку, предложили закусок, закидали расспросами. её словно видели в первый раз. В этом кружке умели ценить таланты.
Один только Тобольцев молчал. Он ни о чем не спросил Катерину Федоровну, но он шел за нею, как тень, не сводя с неё покорного взгляда, непривычно задумчивый. И это молчание его было для неё дороже всех оваций… Весь вечер она хохотала нервно и звонко, часто без повода, не умея подавить своего возбуждения. Соня была, напротив, как в воду опущенная.
Чернов по-своему понял это настроение.
– Вы завидуете таланту сестры? – спросил он её интимным тоном, каким всегда говорил с женщинами.
Она подняла на него большие, грустные глаза: «О нет!.. Пожалуйста, не спрашивайте… Я вам ничего не скажу…»
– Как угодно, – процедил Чернов, мгновенно обижаясь.
– У меня к вам просьба, – сказал Тобольцев Катерине Федоровне в передней, помогая в первый раз сестрам Эрлих одеваться. – Сыграйте Варвару в «Грозе»! У вас есть артистический темперамент… больше, кажется, чем в любом из нас! Не откажите… Я верю, что вы сыграете превосходно…
– Попробую, – удивительно легко согласилась она. Впрочем, в этом настроении все казалось ей возможным и страшно простым… «Я точно опьянела», – думала она.
Всю дорогу домой Соня молчала, но Катерина Федоровна не замечала этого. Она была слишком полна собой.
Ночью (заснула она не скоро) она вдруг проснулась и села на постели в испуге. Соня плакала. Катерина Федоровна это слышала ясно. Когда она её окликнула, Соня смолкла и притворилась спящей.
Тогда Катерина Федоровна решительно встала, перешла комнату и села на постели сестры.
– О чем?.. Ты должна сейчас сказать мне, о чем? Не притворяйся! Я все слышала…
В властном голосе звучала такая тревога и ласка, что Соня не совладала с порывом. Она охватила шею сестры руками и, наклоняя к ней свое прелестное лицо, с спутавшимися на лбу волосами, заговорила прерывисто, страстно, задыхаясь: У неё глаза раскрылись нынче, когда Катя играла… Кто-то произнес «талант»… И она поняла все. Ах, только теперь видит она, чем обязана Кате! Какую жертву она принесла семье!.. И какой неблагодарной должна была ей казаться эта сестренка Соня с её ленью… Она так часто роптала на суровость Кати… Ах, она ничего не понимала до этого вечера!.. Чем отплатит она за эту жертву? Зарыть в землю такой чудесный талант!..
– Катя!.. Катя!.. Неужели ты нас… меня не возненавидела?
– Глупая… Вот глупая! – дрожавшим голосом заговорила сестра, неловко гладя волосы Сони. – Нашла о чем плакать! Как же я бросила бы вас… тебя… как щенка слепого в канаву? Небось сестра? Небось вы обе мне не чужие? И мы… на всем свете одни… Я у вас одна опора была… Да разве можно поступить иначе? Ну-ка, ты, стрекоза?.. Скажи? – с грубоватой нежностью подхватила она, беря Соню за подбородок. – Ведь и ты не кинула бы мать безногую, кабы мы от тебя зависели… «Возненавидела»… – Она вдруг расхохоталась. – Эка ведь вывезла словечко! Да что на свете выше и дороже семьи?
– Но ведь тебе жаль юности? Жаль?.. Как это ты нынче сказала? «На мостовой Москвы всю юность проглядела…» И голос какой! И потом это «поздно»… С таким выражением!.. Боже мой… Нет! Этого нельзя простить…
Катерина Федоровна словно потемнела вся и встала. Глубокие тени печали и задумчивости легли на её лицо.
– Простить… Кому простить? Где тут виноватый? Иначе не могло быть… У всякого своя судьба, Соня. Есть богатые и есть бедные. Одним все дано, и возможность развивать таланты, и возможность путешествовать… наряжаться, веселиться… любить (как бы с трудом выговорила она)… У других все отнято… Как в Библии сказано: в поте лица своего будешь зарабатывать хлеб… И больше ничего! И это моя доля… да и твоя тоже…
– Нет!.. – страстно крикнула Соня и села на постели. – Нет!
Катерина Федоровна вздрогнула невольно. Она не подозревала, что у «стрекозы», чуть не вчера ходившей в коротких платьицах, могут быть такие интонации… мысли такие…
Соня отбросила одеяло и свесила точеные беленькие ножки. «Какая она красавица!» – вдруг поняла Катерина Федоровна.
– Не моя это доля и не твоя, Катя… Нет! Я тебе прямо говорю… Лучше умереть, чем жить без радости… И неужели ты ничего не поняла нынче? Катя!.. Ведь он тебя любит…
– Кто??
– Тобольцев, конечно… Когда ты играла, его лицо… его глаза…
Катерина Федоровна задохнулась: так бешено заколотилось её сердце.
– Молчи!.. – крикнула она и схватила сестру за плечи.
– Любит… любит!.. – с отчаянием выкрикивала ей в лицо Соня. – Я все видела… И тебе стоит слово сказать… и ты будешь счастлива. Он женится на тебе…
– Молчи!.. Молчи!.. Молчи!.. – в ужасе и в исступлении твердила Катерина Федоровна и трясла сестру так, что вся тоненькая фигурка её дрожала, как молоденькая осина на ветру. И Соня смолкла, пораженная этим выражением ужаса в остановившихся зрачках сестры.
Вдруг руки Катерины Федоровны ослабели разом, разжались. Она схватила себя за голову «Боже мой!» – вырвалось у неё разбитым звуком, как бы из глубины её души. Эти слова Сони ослепили ее, ожгли… «Боже мой!» – повторила она с глубоким вздохом счастия и боли. Шатаясь, она подошла к своей постели и упала лицом в подушки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
