Я ее люблю, я ее люблю, люблю. Могу повторять это до полной потери голоса. Сидеть и повторять. А она будет сидеть и читать свои книги, гладить кошку, пить ананасовый сок. Она иногда так на меня смотрит, как будто не понимает, что я делаю здесь, в своей, между прочим, квартире. У нее любое место, в котором она оказывается, становится личным, только для одной. Только для себя. Проклятая эгоистка.
И почему я не ушел тогда, с утра. Ведь всегда же с бабами все было одинаково. Оделся, ушел, записку оставил или не оставил. Или дождался, пока дверь закроют, и все равно ушел. Потому что незачем. А тут остался, от волос рыжих отплевывался, потому что волос много, а она мне голову на грудь положила и вся эта копна мне в морду. А я лежал, отплевывался тихо, боялся разбудить, не уходил. Она потом проснулась, пошла кофе варить, сок ананасовый из стеклянных бутылок. Смотрела на меня, просто смотрела. Я ее за руку держал, она смотрела, я телефон попросил, она дала, я сидел, пытался какие-то байки травить, пытался, чтобы все веселее. А она не грустила, она такая просто. Это я уже потом понял. И где я ее в тот вечер нашел, не помню, просто хотелось поебаться. А тут и из этого такое.
Потом звонил ей вечерами, говорил говорил, она иногда смеялась, отвечала иногда что-то невпопад, но я уже не мог остановиться, не мог бросить трубку, не мог бросить ее, хотя она меня не просила, а я все равно, приезжал к ней с полными пакетами жратвы всякой вкусной, потому что у нее кроме ананасового сока и кофе ничего совершенно. А потом она сказала, что меня любит, просто сказала, не готовясь, смотрела себе в окно, как она обычно смотрит, по вечерам, и сказала. Я сказал, что она должна переехать ко мне, немедленно, просто завтра же. Согласилась, молча, как обычно.
И вот уже третий год, и все по-прежнему, я таскаю продукты пакетами, и чувствую, что я здесь чужой. Что это уже ее дом и ее кошка, и кружки керамические, которые я ей на все праздники дарил, тоже ее. Я с друзьями по кабакам встречаюсь, потому что не хочу ей мешать. Я по утрам лишнее движение сделать боюсь, чтобы не разбудить, я пляшу вокруг нее на цыпочках с огромным подносом своей любви, которая из тонкого хрусталя и вот вот упадет поднос и будет тогда звону, а она и не заметит наверное. Уставится в свою очередную книгу, и будет гладить меня по голове, как будто бы я кошка. А потом подойдет к окну, посмотрит туда, скажет опять что любит, и я снова буду счастлив. И по-другому я уже почему-то не могу совсем.
* * *
Никто не знал, что так получится. Мы просто вышли погулять по Невскому, в феврале это было, мы мазохисты, да, мы вышли погулять в феврале, по Питеру, каждый со своей собственной бедой. И весь день мы шли навстречу друг другу. Но мы не встретились, нет, мы просто случились друг у друга. И следующие две недели больше не было ничего, кроме этой встречи. И из двух недель я мало что помню, только помню, все пыталась расстегнуть его ремень, какой-то совсем дурацкой конструкции, а он смеялся и пытался помочь. А потом меня тошнило почему-то, пятнадцать минут, всухую, видимо, чувствами, видимо, слишком много их было, видимо, передоз. А он хотел пойти в аптеку, в магазин за минералкой, но я не пустила, сказала, пусть он лучше здесь, пусть он лучше пока что никуда. И я все эти две недели хотела врасти в него корнями, ветвями, лианами, обвить не отпускать не отдавать никому и чтобы никогда уже. И он прикуривал две сигареты всегда, только две, для себя и для меня. И мы, за руки держась, в магазин ходили, чтобы не потеряться и не поскользнуться, потому что февраль и Питер и дворников нету, их здесь совсем нету. Все это время мне казалось, что над нами туча висит, большая черная и вот-вот прольется чем-нибудь, дождем кислотным или дождем грибным, непонятно. Мы ведь ничего друга про друга не спрашивали, мы ничего друг про друга так и не узнали за это время. Мы не хотели. Нам было достаточно одного на двоих одеяла и сигарет и темноты за окном. Это все нам говорило больше, больше чем могли бы сказать мы. Больше, чем все придуманные оправдания, которые мы могли бы друг другу подарить на прощание. Потому что прощание тоже висело. И тоже должно было пролиться. Но не пролилось почему-то.
Мы друг у друга случились, и теперь это была наша беда, большая и одна на двоих. Потому что мне 28 и ему 28. Потому что мы, видимо, уже очень давно шли навстречу друг другу, каждый со своей бедой, и потому что мы будем теперь всегда вместе и умрем в один день. И потому что мне кажется, мне все время кажется, что этот день случится очень скоро.
* * *
Одного не понимаю — зачем все эти игры в кошки-мышки? Зачем все эти молчания в трубку, прошу заметить, мобильного телефона? Я ведь объяснил все с самого начала, точнее, не объяснил, это было бы бесполезно. Мы просто все обговорили. Пока нам хорошо, мы вместе, а когда не хорошо, уже не вместе. И никаких обязательств. То есть… Вот ведь как бывает, когда говоришь штампованными фразами. Вечно недопоймешь чего-нибудь, потому что даже за штампами для каждого свое. И лучше проговаривать. Вот мы и проговорили. Что все всегда только если оба хотят: встречаться, спать, ходить куда-нибудь. А у меня есть жена, об этом мы тоже говорили. Да и что, собственно, говорить, если она со своим Вовой уже шестой год живет и никуда от него уходить не собирается. Зато я мог встречать ее с работы и ходить с ней по киношкам. И долго разговаривать за чашками кофе. Мы сразу договорили, что попытаемся стать друзьями, чтобы потом, когда страсти уже не будет, можно было при встрече глаз не отводить, а просто улыбаться. Мы так много и долго обговаривали, наверное, что времени насладиться этими идеальными отношениями уже не осталось. Через два месяца все закончилось как-то очень сразу и быстро. Как и было договорено, совершенно взаимно. Мы просто перестали встречаться.
Так зачем теперь все эти игры в кошки-мышки? Зачем я звоню ей и молчу в трубку, прошу заметить, мобильного телефона. И зачем она молчит мне в ответ?
©Н.Крайнер, 2004
Сергей Кузнецов. Из цикла "Тексты Рената Ишмухаметова"
Ренат Ишмухаметов возник зимой 2002 года, когда Линор Горалик объявила о литературном конкурсе на “Гранях. ру”. Тогда мы вместе писали большой роман и мне показалось глупым посылать что-либо на ее конкурс под собственным именем. Почему-то я сразу понял, что автора будут звать Ренат Ишмухаметов, ему будет лет 25 и он будет жить в Чебоксарах. В течение зимы и весны 2003 он написал еще несколько текстов, после чего исчез с моего горизонта. Думаю, что Ренат будет не против, если я напечатаю его короткую прозу в этой книге.
XXX
Посвящается Ирине
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
