музею Хельсингборга. Там Пютте в конце концов умер — судя по расчетам, в возрасте восьмидесяти восьми лет. Это произошло в 1948 году.
Сегодня чучело Пютте хранится в одном из фондов музея. В музейном каталоге можно прочесть, что этот экспонат представляет собой «угря Пютте в аквариуме с крышкой, где находится угорь в жидкости, а также камни». Ширина аквариума составляет пятьдесят сантиметров. Сам Пютте — вернее, его чучело — тридцать восемь сантиметров в длину.
Таким образом, Пютте, с большой вероятностью, дожил почти до девяноста лет, однако по человеческим меркам оставался подростком. Как и угорь из Брантевика, он не только на всю жизнь сохранил необычно маленький размер — Пютте не пережил последнего превращения в половозрелого серебристого угря. И это указывает на еще одну загадку в вопросе об угре. Откуда угрю известно, когда ему пора проходить свои метаморфозы? Как угорь узнаёт, что жизнь заканчивается и его ждет Саргассово море? Какие голоса сообщают ему, когда пора отправляться в путь?
Очевидно, что все это не случайность. Сколько бы лет ни было угрю, он, похоже, в каком-то смысле может остановить старение. Когда того требуют обстоятельства, последнее превращение отодвигается. Если угорь не на воле и не может отправиться в Саргассово море, то он не проходит последней метаморфозы, не превращается в серебристого угря и не достигает половой зрелости. Вместо этого он терпеливо ждет — десятилетие за десятилетием, — пока возможность не представится или же пока искра жизни в конце концов не угаснет. Когда все складывается не так, как хотелось бы, угорь переводит жизнь в режим ожидания, откладывает ее движение. И может ждать почти сколь угодно долго.
Когда в восьмидесятые годы XX века в рамках исследования, проводимого в Ирландии, выловили большое количество половозрелых серебристых угрей, обнаружилось, что возраст рыб, направлявшихся в Саргассово море и находившихся, таким образом, на последней стадии жизненного цикла, очень сильно различался. Самому младшему было всего лишь восемь лет, а самому старому — пятьдесят семь. Все они находились на одной и той же стадии развития, в одном и том же жизненном периоде — и при этом один был в семь раз старше другого.
Возникает вопрос: как такое существо воспринимает время?
Для человека его восприятие времени неумолимо связано со старением, а старение следует весьма предсказуемой хронологической линии. С человеком не случаются метаморфозы: мы стареем, но остаемся такими же. Само собой, состояние здоровья может быть разным, нас может постигнуть болезнь или несчастный случай, но в целом мы обычно знаем, когда ожидать новой стадии в жизни, наши биологические часы идут относительно неизменно, и нам известно, когда мы молоды и когда становимся старше.
Угорь же после каждой метаморфозы становится новым существом, и каждая стадия его жизненного цикла может сокращаться или удлиняться в зависимости от того, где и при каких обстоятельствах он находится. Его старение, похоже, привязано к чему-то иному, нежели просто время.
Ощущает ли такое существо течение времени, или же время для него — состояние? Может быть, у него просто-напросто свой отсчет времени, отличный от нашего? Океанский отсчет?
Рейчел Карсон утверждала, что в океане, на самой глубине, где угорь размножается и умирает, время течет по-другому. Там время в каком-то смысле уже сыграло свою роль и больше не имеет значения для ощущения реальности. Там нет тех мерок, которыми мы обычно измеряем время. Там нет смены дня и ночи, нет времен года и все происходит в своем ритме. В своей книге «Под морским ветром» она писала о пропасти под Саргассовым морем, где «изменения происходят медленно, где годы проходят бессмысленно, где времена года не имеют значения». А в книге «Море вокруг нас» она писала о том, что такое плыть в открытом океане в звездную ночь, смотреть на далекий горизонт и понимать, что время и пространство безграничны: «Как никогда на суше, здесь понимаешь, насколько это верно, насколько наш мир — это мир воды, планета, на которой доминирует покрытие из Мирового океана, из которого континенты высовываются на более краткое или более долгое время, чтобы потом снова исчезнуть».
Самые древние существа, известные человеку, рождены в море. Двустворчатому моллюску Мину, так называемому исландскому моллюску, выловленному у берегов Исландии в 2006 году, оказалось не менее пятисот семи лет. Ученые рассчитали, что он родился в 1499 году, через несколько лет после того, как Колумб открыл Америку, в те времена, когда в Китае правила династия Мин. Кто знает, сколько бы еще прожил моллюск, если бы ученые в своем желании узнать его возраст случайно не прикончили его? В Тихом океане, к востоку от Китая, обитают шестилучевые, или стеклянные, губки, которые, как выяснилось, могут жить более тысячи ста лет. На океанском дне, где вращение Земли и восходы-закаты солнца не могут повлиять на течение жизни, старение подчиняется другим законам. Если и существует нечто вечное или почти вечное, то искать его надо в океане.
Нет, угорь не бессмертен — но почти бессмертен, и если уж мы позволяем себе немного его очеловечивать, то следует задуматься над тем, как он выдерживает все это ожидание. Большинство людей сказали бы, что это самое трудное испытание. Отсутствие событий и ожидание тяжелее всего переносить: время течет особенно медленно, когда нам скучно. Мы содрогаемся при мысли о том, чтобы провести сто пятьдесят лет в темном колодце, в одиночестве, практически без всяких впечатлений. Когда время не разбавлено событиями или переживаниями, оно становится монстром, почти невыносимым мучением.
Сто пятьдесят лет в одиночестве и темноте я представляю как одну бесконечную ночь, проведенную в бессоннице. Из тех бессонных ночей, когда физически ощущаешь каждую секунду — как она медленно и обстоятельно ложится на предыдущую, словно бесконечная мозаика. Пытаюсь представить себе нетерпение в такую ночь, когда настолько остро ощущаешь время и вместе с тем никак не можешь на него повлиять.
Судя по всему, угорь воспринимает все это совсем по-другому. Животное не страдает от скуки так, как человек. У него нет конкретного представления о времени — секундах, складывающихся в минуты, которые сливаются в годы и из которых состоит
