Это было воскресенье. Тот самый выходной день, который наступает поздней весной, когда набухают почки, поют птицы и устанавливается чудесная солнечная погода. Еще не совсем летняя, но уже и не весенняя. Это был день, когда Дронго собирался отдать все долги. Это был день, который он готовил все предыдущие две недели, не жалея ни сил, ни средств.
В это необычное утро Федор Николаевич Степанцев разрешил всем пациентам, кто мог держаться на ногах, выйти и занять свои места на скамейках, словно в театре, перед началом самого интересного спектакля в их жизни. На первой скамейке уселась Шаблинская, успевшая привести себя в порядок и сделать настолько элегантную прическу, что было непонятно, как можно было обойтись без помощи профессионалов, чтобы создать подобный «ансамбль» из ее уже редких волос. Ярушкина, которую подруга заставила переодеться в праздничное платье, словно предчувствуя, что€ именно здесь произойдет, все время улыбалась. Она была тоже красиво причесана. Рядом с ними сидел Угрюмов. Ему нестерпимо хотелось курить, но он сдерживался, памятуя о том слове, которое дал главному врачу. Сегодня он был тщательно выбрит и подстрижен.
На другой скамейке расположились Эльза Витицкая и Казимира Станиславовна, которая впервые за последние месяцы вышла из дома. Она куталась в накидку, которую ей подарил Дронго, и улыбалась яркому солнцу, подставляя лицо солнечным лучам. Ее жидкие волосы не поддавались никакой прическе, и поэтому она была в немыслимой шляпке, которую носили модницы в пятидесятые годы прошлого века. Витицкая была в элегантном зеленом платье, волосы спадали на спину.
Последней вышла Тамара Рудольфовна. Строгая прическа, уверенный взгляд, ровный шаг. Даже врачи и санитарки, столпившиеся вокруг скамеек, изумленно ахнули, увидев ее выходящей из здания хосписа. Она надела свой лучший серый костюм в полоску и нацепила все свои ордена и медали. Оказывается, они были все время с ней, в ее небольшом чемоданчике, который она всегда держала при себе. Ярко светилась звезда Героя Социалистического Труда, чуть ниже размещался целый иконостас орденов и медалей. У нее было не четыре, а одиннадцать орденов и медалей. Она вышла из дома, гордо подняв голову, и, пройдя к скамейке, уселась рядом с Казимирой Станиславовной. В этот день она была не пациенткой хосписа, приговоренной к медленному угасанию от тяжелейшей болезни. В этот день она была тем самым Героем, о котором рассказывали легенды на ее комбинате, тем самым депутатом, пробивавшим квартиры и детские сады, ясли и больницы для жителей своего района; тем самым директором, который выполнял планы уже забытых пятилеток за три года. Было видно, что ей приятно то внимание, которое ей уделяли остальные.
Никто не мог даже предположить, что в этот день рано утром Вейдеманис привез в хоспис сразу двух парикмахеров. И женщины сегодня выглядели как никогда красивыми и ухоженными, словно сама болезнь решила отступить, на время уступая место жизни.
Первой к дому подъехала белая «Волга». Из нее вышли сразу несколько человек. Это были пожилые люди, каждому из которых было не меньше семидесяти. Они дружной толпой двинулись к зданию хосписа, улыбаясь поднявшейся им навстречу Ярушкиной.
– Это вы? – не верила она своим глазам. – Вы все приехали ко мне?
Это были бывшие сослуживцы ее мужа и их семейные друзья. Они обступили Елену Геннадьевну, обнимая и целуя женщину, которая была не в силах от нахлынувших чувств что-либо произнести. Она только улыбалась сквозь слезы и благодарила приехавших.
Затем подъехала следующая машина. Это был огромный внедорожник, из салона которого вышли режиссер, оператор и ведущая известной программы. Они подошли к Эльзе Витицкой, пояснив, что собираются сделать специальную передачу о ведущей, которая даже в таких невероятных условиях сумела остаться красивой женщиной и мужественным человеком. Эльза взглянула на них, посмотрела на стоявшего в стороне Дронго и заплакала от счастья. Поверить в подобное было почти невозможно.
Третьей машиной, которая въехала через ворота, было обычное городское такси. Водителю оплатили дорогу в оба конца. Рядом с водителем сидел молодой человек, удивительно похожий на своего отца. Он вылез из салона автомобиля и растерянно остановился, глядя на поднимающегося со скамейки отца. Угрюмов не поверил своим глазам. Это был его семнадцатилетний сын. Сын, которого он не видел уже несколько лет, с матерью которого они расстались и не поддерживали никаких контактов. Сын, о встрече с которым он даже не мечтал, не имел права мечтать. Молодой человек оглянулся по сторонам еще раз.
– Чего стоишь, – весело крикнул водитель, – разве не видишь, как ты на него похож?
Угрюмов сделал несколько шагов по направлению к сыну. И неожиданно как-то глухо зарычал. Он не крикнул, а именно зарычал, чуть пошатнувшись, с трудом сохраняя равновесие. Кто-то из врачей хотел прийти ему на помощь, но Степанцев не разрешил, останавливая этот порыв. Они смотрели на мальчика. Важно было, чтобы сын сам подошел к отцу. Мальчик все еще смотрел на отца. Угрюмов снова пошатнулся, и тогда сын бросился к нему. Нужно было видеть, как отец обнимал его. Нужно было увидеть эту сцену, чтобы понять, как нуждался в этом мгновении обреченный на смерть отец. Когда мужчины беззвучно плачут, это самое страшное. Угрюмов плакал, не стесняясь своих слез. Но не беззвучно. Он рычал от волнения, от нахлынувших на него чувств.
Дронго пришлось долго искать семью Арсения Угрюмова, которая проживала в Новгороде. Мать даже не хотела слышать о своем непутевом муже, с которым она разошлась больше шести лет назад. Его увлечение «зеленым змием» было настолько разрушительным, что она, не задумываясь, подала на развод. И за все эти годы она не разрешала ему видеться с сыном, считая, что он загубил ее жизнь. Впрочем, это не мешало ей исправно получать алименты от своего бывшего супруга на содержание ребенка. А его письма она просто выбрасывала. Дронго в течение нескольких часов рассказывал ей о той страшной болезни, которой болен отец мальчика, и как ему важно будет перед смертью увидеть своего сына и обрести его прощение. Та была непреклонна. Но сын, находившийся в соседней комнате, слышал большую часть разговора. И он сам принял решение. Он решил приехать и увидеть своего отца, возможно, в последний раз.
Следом въехал белый «Мерседес». Из него неспешно вылезли вице-губернатор и его молодая жена. Они прошли к Казимире Станиславовне, сразу уводя ее в здание хосписа. Очевидно, им было о чем поговорить. Было заметно, как волнуется вице-губернатор. Но еще сильнее волновалась его супруга, которая смотрела по сторонам и нервно дергалась, словно опасаясь, что подхватит заразу в этом опасном месте. Она была в длинном плаще, кутаясь в который искоса наблюдала за всеми пациентами и врачами, не находя в них ничего ужасного или отвратительного.
Появился еще один «Мерседес». Дверца открылась, и из него вышел… Нет, подобные чудеса бывают только в сказках. Никто не мог поверить своим глазам. Из машины вышел всемирно известный дирижер, руководитель театра, в котором столько лет блистала Марина Шаблинская. В руках у него был огромный букет цветов.
Никто не должен был знать, что еще десять дней назад Дронго лично побывал на приеме у прославленного маэстро, убедив его приехать в хоспис и навестить бывшую приму своего театра. Дирижер был очень занятой человек, его расписание было известно на многие месяцы вперед. Но он понял, почему странный гость так настойчиво просит об этом одолжении. Талантливые люди умеют чувствовать невидимую грань между жизнью и смертью, между бытием и небытием, между Добром и Злом. И он пообещал приехать, отложив все свои дела. Теперь он подходил к Шаблинской с огромным букетом красных роз, и она впервые в жизни чувствовала смущение, как девочка, впервые пришедшая на свидание. Шаблинская оглянулась, не скрывая своих слез.
– Это ко мне, – сказала она всем окружающим ее людям, как будто кто-то сомневался в этом.
Маэстро протянул ей букет цветов, и это был самый лучший миг в ее жизни за последние годы.
Последней машиной, которая въехала через ворота, был синий «Пежо», набитый пассажирами. Машина остановилась, и из нее выскочили три девушки, удивительно красивые и похожие друг на друга, их рано поседевший, немного сутулый отец и молодой человек, очевидно, жених старшей из девушек. Они подошли к зданию хосписа. Из окна своей палаты на них во все глаза смотрела Антонина Кравчук. Она не вышла бы из этого здания ни за что на свете. Она радовалась за других, даже не подозревая, что именно ждет ее в это воскресенье. Но она увидела их всех. Увидела всех своих девочек, увидела своего супруга, увидела жениха своей старшей дочери. Она не плакала, она стояла у окна, словно окаменев, и смотрела на всех пятерых, стоящих под окнами хосписа. Витицкая, увидев девочек и поняв, к кому они приехали, оставила съемочную группу и бросилась обратно в здание. Она вбежала в палату с криком:
