Чины и подарки так и сыплются на Храповицкого, как из рога изобилия: тут и деньги, и бриллиантовые перстни, и табакерки, осыпанные бриллиантами.
Круг его обязанностей при дворе был велик и разнообразен: каждодневно он докладывал дела и просьбы, писал указы, сочинял хоры и арии для опер, лексиконы рифм, переписывал оперы, сочиненные императрицей, читал ей вслух сказки «для разбития мыслей», как она сама говорила. Не отказывался он и от роли шута, коли и это требовалось от него. Екатерина откровенно и грубо потешалась над дородностью своего статс-секретаря, упрашивая ею садиться не на стул, который он мог сломать, а на диван.
Впрочем, несмотря на свою тучность, Храповицкий «бегал проворно» и имел «нрав гибкий, вкрадчивый, и должен стоять на ряду с утонченными придворными». Действительно, он умел отлично ладить и с сильными мира сего — с князем Вяземским, графом Безбородко — и дружить с любимым камердинером императрицы, который передавал ему «самые тайные разговоры».
Таков был Храповицкий, такова была придворная челядь, которую так ненавидел Радищев.
День 26 июня, столь тревожно начавшийся, закончился торжеством. Во дворце получено было известие о блестящей победе над шведским флотом. Гром победы Заглушил на время дерзкий голос крамольной книги.
Отпраздновали победу, отслужили в Царском Селе благодарственный молебен.
Но о книге не забыли…
На следующий день, 27 июня, граф А. А. Безбородко писал в письме к А. Р. Воронцову, что императрица, «сведав о вышедшей книге» и подозревая, что автор ее — Радищев, повелевает, чтобы Воронцов «прежде формального о том следствия», вызвал бы Радищева и «вопросил его» — он ли сочинитель этой книги и где он ее печатал. Безбородко указывал, что «чистосердечное его (Радищева) признание есть единое средство к облегчению жребия его…»
В личной записке, приложенной к этому официальному письму, Безбородко сообщал Воронцову, что «дело сие в весьма дурном положении».
Но вот, в тот же день, немногим позднее, Безбородко писал Воронцову, «что ее величеству угодно, чтобы Вы уже господина Радищева не спрашивали для того, что дело пошло уже формальным следствием…»
Екатерина с пристальным вниманием читала наделавшую столько хлопот книгу.
— Верно, это очень вздорный человек, сочинитель сей книги? — спросила она.
Когда же ей ответили, что, напротив, он человек самый кроткий и хороших правил, она сказала:
— О, тем хуже!
На полях книги Екатерина писала свои замечания:
«…Намерение сей книги на каждом листе видно. Сочинитель ищет всячески и выищивает все возможное к умалению почтения власти и властям, приведению народа в негодование противу начальства…
…Клонится к возмущению крестьян противу помещиков, войск противу начальства.
…Сочинитель не любит царей и, где может к ним убавить любовь и почтение, тут жадно прицепляется с редкой смелостию. Надежды полагает на бунт мужиков.
…Царям грозится плахою. Сии страницы, суть криминального намерения, совершенно бунтовские…»
Екатерина поинтересовалась и другими произведениями Радищева. Прочтя вслед за «Путешествием» «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске», она, как мы уже говорили об этом выше, заметила, что «давно мысль его готовилась ко взятому пути».
Указы и приказы о зловредной книге и ее дерзостном сочинителе летели из дворца.
Генерал-губернатор Петербурга граф Брюс получил рескрипт:
«Граф Яков Александрович! Как известная зловредная книга «Путешествие из Петербурга в Москву» в благопристойном государстве терпима быть не может, то и прикажите наблюдать, дабы она нигде в продаже и напечатании здесь не была, под наказанием, преступлению сему соразмерным…»
Императрица гневалась. Но когда она называла сочинителя «Путешествия» «бунтовщиком», когда она говорила, что он «хуже Пугачева», не один только гнев руководил ею, но и страх. Императрица была испугана.
Над Францией реяли знамена революции. По всему миру, как весенний гром, прокатился грозный и радостный гул — восторженные клики толпы, орудийные залпы, сопровождавшие падение Бастилии. С оружием в руках выходил голодный и нищий народ на парижские улицы. С оружием в руках шел голодный и нищий крестьянин к стенам замков своих господ. Зарево мятежа вставало над Европой, и кровавые отсветы его чудились Екатерине на страницах книги, исполненной ненавистью к рабству, призывающей крепостных рабов к восстанию.
Немало было в России людей, которые с величайшим интересом и сочувствием следили за развитием революционных событий во Франции.
Граф Сегюр рассказывает об энтузиазме, с каким было встречено известие о падении Бастилии в Петербурге среди «негоциантов, мещан и некоторых молодых людей из высокого класса».
Газеты того времени, учитывая повышенный интерес к событиям во Франции, довольно широко освещали их на своих страницах. Правительственная газета «Санкт-Петербургские ведомости» взяла сразу враждебный тон по отношению к французской революции. Сообщая о взятии Бастилии, эта газета не жалела черных красок для описания деяний «кровожадной и безумной черни».
«Московские ведомости» держались более либерального тона, но вскоре резко изменили этот тон по указанию свыше.
Разумеется, отношение Екатерины к революционной Франции было враждебным.
Она говорила своим приближенным, что Российская монархия не может допустить, чтобы в каком бы то ни было уголке Европы сапожники управляли государством.
В дальнейшем Екатерина принимает меры, чтобы все русские, а особенно проживавшая в Париже дворянская молодежь, покинули Францию. В России нашли радушное гостеприимство французские дворяне-эмигранты, в том числе братья Людовика XVI. Начались дипломатические переговоры между Россией, Англией и Австрией о создании коалиции, то-есть военного союза, против революционной Франции, против общего врага.
Взятие Бастилии.
Позднее, в 1793 году, казнь Людовика XVI так сильно потрясла Екатерину, что она заболела. Тогда же был подписан указ Сенату о разрыве политических связей с Францией и о высылке из России всех тех французов, которые откажутся дать присягу «по изданному при указе образцу». Русские порты были закрыты для судов под французским флагом. Русским людям было запрещено ездить во Францию, получать французские газеты, ввозить в Россию французские товары.
Екатерина ужасалась и негодовала, видя грозные события во Франции. Во что превратился такой блестящий XVIII век, который, по ее словам, «еще так недавно хвалился, что он — самый мягкий, самый просвещенный из веков и который породил свирепые души среди города, самого знаменитого, какой только был известен. Фу, ужасные люди!..»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
