Целуя ей руки, я сказала, что она, должно быть, сильно страдает; она ответила, что этого даже представить нельзя. Ее уложили в постель, но она стала кричать еще сильнее, чем раньше, и начала метаться из стороны в сторону, как человек, которому приходится испытывать невыносимую боль. В это время уже послали за ее лейб-медиком, г-ном Эспри. Он пришел и, объявив, что это желудочные колики, прописал лекарства, обычные при подобных обстоятельствах. Однако страдания Мадам не уменьшались. Она сказала, что болезнь ее серьезнее, чем все думают, что она умирает, чтобы немедля послали за священником…
Все, о чем я рассказываю, произошло меньше чем за полчаса. Мадам продолжала кричать и говорила, что У нее страшно болит живот. Внезапно она велела осмотреть ту воду, которую пила, говоря, что в ней был яд, что бутылки перепутали, что ее отравили, она в этом уверена, и ей нужно дать противоядие…
Я стояла в алькове рядом с Месье. И хотя я считала его неспособным на такое преступление, любопытство, присущее испорченной человеческой натуре, заставило меня внимательно поглядеть на него. При словах Мадам в лице его не выразилось ни удивления, ни смущения…»
Несколько часов спустя, после мучительной агонии, Мадам скончалась, несмотря на все усилия беспомощных врачей.
Хотя мадам де Лафайет великолепно описала симптомы неожиданной болезни и на сей счет существует несколько точных свидетельств других современников, некоторые историки все-таки полагают возможным оспаривать тот факт, что Генриетту Английскую отравили. Однако сейчас нам достоверно известно, как все это произошло.
Шевалье де Лоррен, ставший в Риме любовником Марии Манчини (которая после замужества с коннетаблем Колонна превратилась в весьма пылкую особу), завел знакомство со всеми авантюристами и проходимцами, посещавшими дом экзальтированной красавицы. Стало быть, ему ничего не стоило сойтись поближе с одним из подозрительных знахарей или колдунов, которые снабжали ядами итальянскую знать. Ибо на полуострове отравление процветало. Каждый месяц на кладбище отправлялось множество жен, мужей, любовников и конкурентов. По окончании официальных торжественных обедов нередко можно было видеть, как влиятельный политик вдруг оседал в кресле, отведав отравленного десерта; а во время конклавов кардиналы, имевшие шанс на избрание, погибали, как мухи, под воздействием смертельных порошков или эссенций.
Отравление стало фактом обыденной жизни, и его даже не считали за преступление. Это было одним из способов обеспечить себе спокойную жизнь.
Впрочем, о приличиях не забывали, и алхимики непрерывно совершенствовали яды, дабы их нельзя было обнаружить в организме жертвы. Некоторые из них были медленного действия, подобно знаменитому яду Борджа, убивавшему в точно назначенный день; другие поражали мгновенно и приготовлялись совершенно ужасающим образом, если верить некоторым авторам. Алхимик отравлял свинью; затем туша несколько дней разлагалась; затем жидкость, исходившая из гниющего тела, подвергалась перегонке, и экспериментатор получал несколько капель яда, обладавшего сокрушительной силой.
Добыв один из таких ядов, шевалье стал размышлять, как переправить его во Францию. Сначала он подумал о своем брате Марсане, который приехал к нему в Рим, но тот не смог бы вернуться в Сен-Жермен, не привлекая к себе внимания. Здесь требовался человек… никому не известный.
В конце концов, шевалье де Лоррену удалось отыскать исполнителя, подходящего во всех отношениях: это был уроженец Прованса по имени Антуан Морель — малый умный, хитрый и развращенный.
Чтобы отвести от него подозрения, ему вручили послание, исходящее от Ватикана. Правда, Гизу с братом и Морелю оставалось решить еще один важный вопрос. Послушаем принцессу Пфальцскую, которая узнала всю подноготную этого дела, став второй женой Месье: «Когда негодяи составили план, как отравить несчастную Мадам, они принялись совещаться, следует ли им предварительно уведомить Месье. Шевалье де Лоррен сказал: „Нет, не надо ему ничего говорить, он не сможет промолчать. Если он не проговорится в первый год, то отправит нас на виселицу через десять лет“. Поэтому они уверили покойного Месье, что голландцы отравили Мадам медленным ядом, который подействовал в назначенный день».
Приехав в Париж, Морель узнал, что Месье с Мадам отправились на лето в свой замок Сен-Клу. Тогда он тайно встретился с маркизом д'Эффиа, соратником Гиза по многим кутежам, передал ему яд и исчез.
Настала очередь д'Эффиа действовать. Каким образом удалось ему подсунуть смертельную отраву Генриетте Английской? Обратимся вновь к свидетельству принцессы Пфальцской: «Д'Эффиа, — пишет она, — отравил не подслащенную воду Мадам, а ее чашку, что было чрезвычайно хитро придумано, ибо другие могли тоже попробовать эту воду, тогда как никто не пьет из чужой чашки.
Камердинер состоявший при Мадам, а затем и при мне (сейчас он уже умер), рассказывал, что в то утро, когда Мадам и Месье были на мессе, д 'Эффиа подошел к буфету, взял чашку и вытер ее изнутри бумагой. «Сударь, — спросил его слуга, — что вы делаете возле нашего шкафа и зачем вы трогаете чашку Мадам?» Тот ответил: «Я умираю от жажды. Мне захотелось попить, и, видя грязную чашку, я вытер ее бумагой». После полудня Мадам попросила подслащенной воды. Едва сделав глоток, она крикнула, что ее отравили. Те, что были при ней, пили эту же воду, но из других чашек, вот почему с ними ничего не случилось. Мадам пришлось отнести в постель, ей становилось все хуже, и через два часа после полуночи она умерла в страшных мучениях. Когда хотели осмотреть чашку, то обнаружили, что она исчезла. Затем ее все-таки нашли. Ее нужно было прокалить на огне, чтобы очистить от яда».
Сен-Симон описывает дело сходным образом и столь же определенно указывает на маркиза д'Эффиа. И еще один придворный, автор куплетов Геньер, в комментариях к маленькой поэме на современный сюжет уточняет, что Мадам была отравлена по приказу Филиппа, шевалье де Лоррена, «который использовал в этих целях некоего провансальца по имени Морель: этот негодяй приехал во Францию, имея поручение дать яд Мадам».
Как же можно сомневаться в том, что преступление действительно имело место?
После смерти герцогини Орлеанской Людовик XIV «погрузился в глубочайшую скорбь». Подозревав отравление, он уже 30 нюня предпринял собственное расследование, и вечером Бриссак привел к нему Пюрнона, главного мажордома Мадам.
«Увидев его, король тотчас отослал Бриссака и своего камердинера. На лице его появилось такое выражение и заговорил он таким тоном, что любой бы устрашился:
«Друг мой, — сказал он грозно, — если вы мне во всем признаетесь и скажете правду о том, что я хочу узнать, то я прощу вам, что бы вы ни совершили, и никогда больше речи об этом не будет. Но берегитесь, если сделаете попытку скрыть от меня хоть что-нибудь, потому что в этом случае вы умрете раньше, чем выйдете отсюда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
