— А на кого другого можно было бы это возложить? Все римские политики с военным опытом охвачены страхом. И им хочется, чтобы проблемой Спартака занялся кто-то другой.
— А как же…
— Даже не произносите его имени! Я умер бы счастливым человеком, если бы никогда больше его не слышал. — Красс ударил кулаком по столу. Потом черты его лица смягчились. — В действительности у меня нет ненависти к Помпею. Мы были хорошими товарищами при Сулле. И никто не может сказать, что он не заслужил свою славу. Выдающийся человек — великий тактик, блестящий лидер, великолепный политик. И красив как полубог. В самом деле, он выглядит как бюст Александра, или стремится к этому. И богат! Народ знает о моем богатстве, но люди забывают, что Помпей так же богат, как и я, если не богаче. Помпей великолепен, говорят они, Помпей красавец, но богатым они называют только меня. «Красс богат, как Крез!» — скандируют они. — Он потянулся за вином и снова наполнил свою кружку. — Кроме того, руки Помпея полностью связаны в Испании, где он добивает этого мятежного Сертория. Ему наверняка не успеть вернуться вовремя, чтобы покончить со Спартаком. И даже если бы вернулся, то опоздал бы, так как я к тому времени уже сделаю эту работу. Но что вам известно о Спартаке?
— Не больше того, что известно торговцам на рынках Субуры, жалующимся на то, что цены выросли втрое из-за какого-то типа, которого зовут Спартаком.
— Все сводится к этому, не так ли? Они могут сжечь целый город в провинции, и повесить за ноги отцов города, но настоящие трения возникают тогда, когда Спартак со своим отвратительным войском начинает портить жизнь римской толпе. Эта ситуация настолько абсурдна, что сознательно создать ее никто не смог бы. Это как кошмар, который невозможно отогнать. Вы знаете, с чего он начал?
— С Капуи, если не ошибаюсь?
— Коротким рейдом вверх по Консулярской дороге, от Путеол. Один дурак по имени Батиад держал школу гладиаторов на окраине. Оптом скупал рабов, выбраковывал слабых, тренировал сильных и продавал их клиентуре по всей Италии. Он приобрел нескольких фракийцев — хороших бойцов, но известных неуравновешенностью характера. Батиад решил с самого начала поставить их на место, запер в клетки, как диких зверей, не давал им ничего, кроме жидкой каши и воды. Выпускал только для тренировок. Идиот! Как можно по отношению к принадлежащему ему человеческому поголовью быть таким безрассудным? И в особенности в отношении тех, кто умеет держать в руках оружие и убивать. Раб — это орудие, инструмент, который можно использовать умно, и тогда это будет выгодно или же глупо, и тогда все усилия пропадут впустую.
— Но я говорил о Спартаке. При нормальном ходе вещей эти фракийцы могли бы либо сломаться и подчиниться воле Батиада, либо восстать против него и быть убитыми на месте. Но среди них оказался человек по имени Спартак. Порой случается, что даже среди рабов находится человек с сильным характером, животное, умеющее сплотить вокруг себя других животных и заставить их выполнять свою волю. В этом нет ничего таинственного — я полагаю, что Дионисий уже успел рассказать вам историю об одном якобы колдуне Эвне и о восстании рабов на Сицилии шестьдесят лет назад. Хорошо, что все ограничилось этим островом. О Спартаке уже говорят какую-то чепуху, вроде того, что перед тем, как он был продан в рабство, его видели спящим с обвившимися вокруг головы змеями и что рабыня, которую он называет своей женой, (по-моему, обычная припадочная), — пророчица, прославляющая Бахуса.
— Так говорят и на рынках Субуры, — согласился я.
Красс поморщился.
— Почему надо жить в Субуре, когда в Риме вполне достаточно приличных мест…
— Мой отец оставил мне дом на Эсквилинском холме, — объяснил я.
— Послушайтесь моего совета, и каков бы ни был ваш дом на Эсквилине, продайте его поскорее и купите себе дом за городскими стенами. На Марсовом поле, за Холиторийским Форумом, рядом со старой верфью строится много новых домов. Близко к реке, чистый воздух, сходны цены.
Красс потер глаза, но по тому, как ходила его челюсть, я видел, что спать ему не хотелось.
— Так мы говорим о Спартаке, — продолжал он. — В самом начале их было всего семь десятков — представьте себе, семьдесят жалких гладиаторов решили бежать от своего хозяина. У них не было определенного плана. Они нанимались в поденщики, ждали удобного случая, но один из них совершил предательство (рабы всегда предают друг друга), и они разделались с ним, подчинившись порыву, с помощью топоров и вертела своей походной кухни. Должно быть, богиня Фортуна смотрела в это время на землю, и все это ей очень понравилось, потому что на пути из городка они встретили возчика на телеге, полной настоящего оружия, которое везли на гладиаторскую ферму Батиада. С того момента, казалось, их ничто уже не могло остановить. Разумеется, поначалу эту угрозу сильно недооценивали: никто в Риме не принимал всерьез мятеж гладиаторов, и было решено послать на них Клодия с полулегионом солдат нерегулярной армии. На деле же это оказалось просто концом политической карьеры Клодия. Победа питает победу. С каждой победой над римскими армиями Спартаку было все легче и легче. На его сторону переходило все больше рабов. Говорят, что теперь под его командой находятся больше ста тысяч мужчин, женщин и детей, в том числе не только рабы, но даже свободные скотоводы и пастухи. Говорят, что трофеи он делит между всеми поровну, независимо от ранга и положения. Все это никуда не годится! Подумать только, если я и вернусь с победой, Сенат даже не разрешит мне отметить это событие в Риме, несмотря на то что Спартак является более серьезной угрозой Республике, чем Митридат или Югурта. Хорошо, если меня пожалуют за это венком победителя. Ну а если случится так, что я потерплю поражение… — На лицо Красса легла тень. Он забормотал молитву, омочил пальцы в вине и бросил капли через плечо.
— То, что Дионисий вечером рассказывал о морской пещере, — это правда?
Я вовремя сменил тему, Красс улыбнулся.
— Каждое слово — чистая правда. Мне кажется с годами рассказ об этой истории обрастает ностальгическими преувеличениями. То были тяжелые для меня времена, унизительные месяцы ожидания и печали. — Он разболтал вино в кружке и замер, уставившись в нее. — Молодому человеку трудно потерять отца. Его довели до самоубийства его враги. И старшего брата убили только потому, что Цинна и Марий решили уничтожить лучшие семьи Рима. Если бы могли, они бы уничтожили всю аристократию. Благодарение богам, и в особенности Фортуне, за то, что нас спас возвысившийся Сулла. Загнанный в эту несчастную пещеру, где дни шли за днями, месяцы за месяцами, я каждое утро повторял свою клятву: «Меня они не получат». И вот я пока жив. — Он плотно зажмурил глаза и тут же широко открыл, в эти минуты он постарел. — Я почтил богов и тени усопших. Я уплатил долги отца, хотя остался после этого почти без денег, и стал продолжать его дело, а когда наступили более спокойные времена, женился на вдове своего брата. Я женился на Тертулле из жалости, а не по любви, но ни разу не пожалел о своем выборе. Не каждый из нас может позволить себе попустительствовать своим чувствам, как Луций Лициний. Или Муммий! — фыркнул он. — Я скорее готов узнать что пропало все мое богатство, чем услышать в Форуме за своей спиной их шепот: «Его унизил простой гладиатор»…
Красс задумчиво пил вино.
— Всем людям суждено умереть, Гордиан. Почему эта мысль им так отвратительна? Деньги и имущество, радость и боль, и даже тело — особенно тело — все исчезает в бездне времен. В конечном счете значение имеет лишь честь. Честь — вот что помнят люди. Или бесчестье.
Это благородство извиняет самые ужасающие жестокости, подумал я.
— Вы что-то хотите мне сказать, Гордиан?
— Только то, что мы нашли тело одного из пропавших рабов.
— Да? — поднял бровь Красс. — Чье именно?
— Старого секретаря, Зенона.
— Где он был? Мои люди обыскали, кажется, все места, где можно было бы спрятаться.
— Он был на виду. Точнее, то, что от него оставалось. Он каким-то образом оказался в Авернском озере. Мы нашли его останки у самого берега. Большую часть его тела разъело серой. К счастью, от его лица осталось достаточно, чтобы его узнала Олимпия.
— Аверн! Мне точно известно, что перед отъездом в Рим Муммий выбрал людей для осмотра всей территории. Как долго находился там Зенон?
— По меньшей мере несколько дней.
— Тогда как же они могли его не заметить? Они должны быть наказаны. — Красс устало повернулся к столу, порылся в документах и, наконец, нашел восковую дощечку и стило. Что-то записав он бросил ее обратно на стол. — Где сейчас тело Зенона или то, что от него осталось?
— От него осталось очень немного, как я уже говорил. К сожалению, мой сын Экон поскользнулся в грязи, когда шел с головой в руках по берегу, и она упала в кипящую серу… — Сам не знаю, почему я солгал, очевидно инстинктивно не захотел привлекать внимание к Олимпии.
