Кое-кто пытался их образумить: вчера мы понесли большие потери, а троянцам вчерашняя победа прибавила и храбрости, и сил. Не лучше ли дать им пойти на приступ: пусть-ка они сперва измотаются, положат побольше воинов, а там уж можно и выходить им навстречу.
Но зачем этим племянничкам разум, когда есть глотки? Заорали: "Подлые трусы! Задрожали, как девицы, едва увидели троянские копья! Снова хотите опозорить славные Микены?!.. Не желаете храбро пасть в бою — сейчас ляжете тут как трусы!" — и уже потрясают своими секирами. Как ты понимаешь, этот их ор боевого духа нам никак не прибавил.
Но ты же знаешь, каково ахейскому воину, когда его называют трусом. Положили мостки, вышли. Лучше уж от троянских копий принять смерть, чем от секир этих горлопанов.
Стали шестью рядами. Стоим!..
Страшен был удар троянцев, который пришелся по первому нашему ряду! Этот ряд чуть отступил. А за ними — другие ряды, им-то куда отступать — позади ров!
Ну, мы и посыпались, как горох, в этот ров. Даже могучий Аякс не устоял — покатился вслед за остальными вместе со своей палицей.
А наш первый ряд вмиг был полностью перебит. Битва едва лишь началась, а мы уже лишились шестой части своего воинства.
Лишь ров остановил троянцев, иначе, наверно, конец бы нам всем. На том сражение и закончилось. Троянцы в этот день, видно, и не собирались штурмовать нашу стену. Развернулись и неторопливо, как и подобает победителям, ушли в свою Трою.
Мы же, те, кто остался в живых, кое-как выбрались изо рва, — иных, покалечившихся при падении, пришлось и на себе волочь, — и, очутившись за частоколом, не в силах были посмотреть в глаза друг другу, столь страшен был наш позор.
Я видел, как Патрокл вышел из Ахиллова шатра, и слезы текли по его щекам, ибо этот наш позор он считал и своим позором. И прятали от нас глаза сидевшие у шатра мирмидонцы.
И только Ахилл так и не вышел из своего шатра...
Вот когда и почувствовали себя снова начальниками племянники Агамемнона! Закричали на нас: "Трусы! Ваша трусость стала позором великих Микен!"
И к Аяксу — с тем же: "Трус! Ты не смеешь называться воином, жалкий трус!"
Кому они это кричали! Аяксу!..
То, впрочем, были их последние возгласы. В следующий миг оба они уже лежали, расплющенные, на земле. Хоть на то пригодилась в этот проклятый день страшная палица нашего Аякса.
Ну да Агамемнон едва ли долго по ним, никудышным, горевал. Разумеется, сам не приплыл на берег, — Ахилл был для него пострашнее троянцев, — а прислал командовать нами еще одного своего родственника, на сей раз не племянника, а двоюродного братца, по имени Махаон. Этот, в отличие от остальных родичей нашего царя, хотя умом и не сильно возвышался над остальными, был, по крайней мере, не так горласт. Был он жирен, как боров, приготовленный к закланию; был жизнелюбив, ибо привез на своем корабле сто амфор самых лучших вин; и был — весьма по-своему — любвеобилен, ибо также привез с собой семерых совсем юных эфебов с подкрашенными, как у вавилонских изомахей, бровями, — в общем, ты, конечно, понимаешь, о чем я говорю.
Этот (хоть за то хвала богам!) оказался не так горласт, и в сражения вступать вовсе не торопился. Зачем ему? Царский шатер, изысканные вина, напомаженные эфебы!..
Но только троянцы не пожелали дать ему покой для утех. Спустя четыре дня двинулись на нас снова.
Махаон повелел: из-за стен не выходить, всеми силами держать оборону.
Да только и троянцы это, надо полагать, предвидели — что уже не выйдем мы им навстречу. Теперь они шли к нашему лагерю, вытянувшись всего в одну широкую линию, а позади них волы тащили тяжелый таран на колесах, и рабы, погоняемые эфебами, несли бревна.
Гоплиты подошли к нашему рву, расступились, тут же рабы из своих бревен соорудили надежные мостки, на них въехал таран, и воины, и рабы налегли на него сзади — и таран с глухим ударом врезался в нашу стену.
Первый удар она, хоть и пошатнулась, но выдержала. Однако троянцы наносили эти удары, не скупясь, и после десятка-другого таких ударов в стене образовался широкий пролом — такой, что в нем легко смогли бы разойтись две ассирийские колесницы. В него-то, в этот самый пролом, троянцы сразу и хлынули.
Один Гермес, бог шального случая, знает, как мы их тогда смогли удержать. Впрочем, не столько надо Гермеса славить, сколько нашего Аякса: один, размахивая своею палицей, долгое время удерживал их, не давал прорваться внутрь, пока мы из луков обстреливали со стен их фланги.
Ладно, кого бы мы ни славили, но отбились в тот раз. Снова отошли троянцы.
И смотрели на все это молчаливые мирмидонцы. И смотрел на это Патрокл, едва удерживая себя, чтобы не ринуться в бой. И только Ахилл по-прежнему не выходил из своего шатра.
После того боя Махаон, Агамемнонов двоюродный, сразу сказался больным, и уже вечером отплыл вместе со своими эфебами, приспособленными вовсе не для боев, к стоявшему вдали царскому кораблю.
И то хвала богам, ибо Агамемнон больше уже не присылал своих родственников командовать нами, это взяли на себя Аякс и Одиссей, а они, в отличие от тех, были опытными военачальниками. Лишь благодаря этому выстояли мы и после второго, и после третьего, и после десятого такого штурма. И потом, когда троянцев снова возглавил Гектор, оправившийся после схватки с Ахиллом, тоже кое-как отбивались, хотя все дороже нам это стоило.
Всего же таких штурмов, когда их таран крушил нашу стену, было за восемь месяце больше сорока! Уже не вспомню по отдельности каждый из них, память отторгает от себя весь этот ужас!
Тут на нас обрушилась еще одна напасть. Имя ей жажда. Пища-то у нас, хоть и скудная, но пока еще была. Всех захваченных на островах коз и коров мы давно уже съели, но хотя бы имелась мука, из которой мы делали лепешки, а вот с водой все было гораздо хуже. Поначалу-то мы горя не знали: на берегу имелся источник. Да что такое один источник для многих тысяч воинов! Но война длилась уже больше года — и иссяк он: вычерпали мы его.
Садиться на корабли и плыть за водой на соседние острова?.. Легко сказать! Это прежде, когда мы обрушились на Ионику тысячами кораблей, мы чувствовали себя хозяевами всего побережья, а теперь...
Всеми кораблями не отплывешь — иначе кто встретит троянцев на берегу? Поэтому несколько раз отправляли небольшие флотилии, по пять-шесть кораблей, — и ни разу ни один из тех кораблей назад не вернулся. То была нам кара за давние наши набеги. Пока мы стояли под стенами Трои, жители побережных городов собрались с силами, спустили на море свои корабли и без сожаления топили наши корабли, отправленные за водой.
Впрочем, команды некоторых кораблей, посланных нами, и не помышляли возвращаться к Трое, а сразу развернули свои паруса к родным данайским берегам, ибо безнадежной казалась им уже эта война.
