Она выглянула в окно. Высоко в небе, над крышами, застыл крылатый хищник. Ранние лучи поймали его, и он казался золотым на небесной сини.
— Свободные, как птицы! — Она распростерла руки, будто это крылья.
Да. Солнце взошло. Окна вычертили на полу скошенные светлые квадраты. Мы забыли спустить шторы. Я шепнул:
— Погляди — новый день!
Но в нашем затененном уголке была еще ночь. Мы помолчали. Потом она шепнула:
— Я просто без ума от себя самой, раз ты меня любишь!
Верно, ей показалось, что это требует разъяснения. Потому что она прибавила:
— Когда я одна, что я такое? Ничто. Только когда я с тобой, я чувствую, как я хороша!
Эта мысль, по-видимому, родила новую. Она встала, вышла на середину комнаты и принялась танцевать. Совершенно нагая, она взяла шляпу — кажется, тогда были в моде широкополые соломенные шляпы, — надела ее набекрень и величественно прошлась в танце вокруг моего темного стола, моего ручного бурого медведя. Того самого стола, за которым я вечерами долбил Хагерупа, пока меня не гнало из дому. Теперь мне показалось, что стол этот — я сам, тяжелый неуклюжий, а она танцует вокруг, легкая, словно серна.
Она была хороша. Нежная, стройная, и ноги стройные, длинные. Замечательно хорошо сложена. И я видел, что, танцуя, она сама ощущает, как она хороша. Танец ее был как одаренье, как свершение обряда; он был как объяснение в любви — нам обоим, жизни, себе самой.
Потом она подошла и села на постели рядом со мной.
— Спасибо, — сказала она.
— Это я должен бы тебя благодарить. Но теперь надо потише — слышишь?
В соседней комнате до той минуты мирно храпел господин Хальворсен. Теперь зазвонил его будильник, и мы услыхали, как со стонами и вздохами он заворочался и сел на постели.
Она хотела было что-то сказать.
— Шш! — шепнул я.
Она состроила мне гримасу и зашептала:
— Берегись, не то я петь начну!
Но я вдруг испугался. Будильник господина Хальворсена звонил в половине восьмого. В восемь ко мне заявлялась фру Миддельтон с чашкой кофе.
Все это я высказал ей. Надо одеваться, да поживее! Я должен вывести ее и к восьми уже быть на месте.
— Почему это? — спросила она.
— Ну, а вдруг фру Миддельтон войдет и увидит…
Она сочла, что это было бы очень увлекательно.
В эти последние полчаса я не был завидным любовником. Она потешалась надо мною и веселилась от души.
Последние минуты я простоял в дверях. Постучали. Я сказал:
— Одну минуточку, фру Миддельтон! Понимаете, я… не смотрите… не протянете ли вы мне поднос? — Я высунул за дверь голую руку и ухватил поднос. Дверь открывалась таким образом, что постель была не видна фру Миддельтон.
Я поставил поднос на стол.
— Имей в виду — я тоже буду завтракать! — сказала она.
К счастью, я накануне купил булку. И масло, и козий сыр. Все это я купил не где-нибудь, а у самого Редаля.
Как же мы были голодны!
После завтрака она стала кроткой, послушной и решила, что ей пора идти. Она знала, когда у меня начинались уроки в школе, знала даже мое расписание. Значит, она жила где-то поблизости от моей школы.
Мы оделись, постояли у двери, послушали, уверились, что в прихожей — никого, и выскользнули из комнаты. Я проводил ее до угла.
Она щурилась от яркого раннего света.
— Подумай, вчера в это время… — сказала она. И повернулась ко мне. Глаза стали темные, как вода на дне колодца.
— Дальше не провожай. До свиданья, мой хороший, мой любимый! — Последние слова она сказала шепотом.
Я хотел знать, когда увижу ее снова.
— Очень скоро, — сказала она. — Я надеюсь… — прибавила она едва слышно.
Но ведь я даже не знаю, где она живет… Зато она знает, где живу я.
— И дальше не иди, прощай, — сказала она. И ушла.
Я стоял и смотрел, как она уходит.
Как прекрасно она шла. Как легко и свободно, плывя, торжествуя, словно каждый шаг был радость.
Но вот она дошла до поворота и исчезла.
Я повернулся и пошел домой. Через час мне полагалось быть в школе.
Я чувствовал… но нет, не могу я передать, что я чувствовал. Но наверное — наверное, если б кто меня тогда увидел, он бы сказал, что и я тоже иду легко и свободно.
Прошло несколько дней. Я все время ждал ее, но она не приходила. Я был счастлив, блажен и нетерпелив. Я ходил, распрямив спину, глубже дышал, мне казалось, что весь мир в моей власти, — и я ждал, ждал.
Я читал кое-что по юриспруденции, листал романы, пьесы, стихи и — ждал.
Она не приходила.
Я проходил по улицам не так, как прежде, — крадясь вдоль стен, в страхе показаться смешным. Тротуар, по которому я шел, был в моем распоряжении, небо, в которое я глядел, тоже было в моем распоряжении. Я строил великие планы, предавался великим мечтам, все мог, на все был способен — и ждал ее.
Она не приходила.
Я ждал, пока вся душа у меня не пересохла. Прошло два дня. Три дня.
ИДА
А потом — потом я влюбился.
Знаю, это ни с чем несообразно, чудовищно, может быть, отвратительно. Но так случилось.
Все было немыслимо просто.
Целый день я просидел дома. Я ждал: Никто не приходил. Потом я вышел. Помнится, я подумал: черт побери, надо же и поесть!
Помню, на углу Пилестредет и Университетской я минуту постоял раздумывая. Я мог бы пойти и прямо в столовую. Но я прикинул, не прогуляться ли мне сперва по Карла Юхана, и предпочел последнее. Погода была такая прекрасная, и такая прекрасная была пора — на Ивана Купалу, двадцать пятое июня, и назавтра я уезжал из города на каникулы.
И вот, приблизясь к углу Университетской и Карла Юхана, я увидел троих, которые, по всей вероятности, кого-то ожидали. Двое были мне знакомы. Один — Ханс Берг, а с ним девица, с которой его часто видели в ту зиму. Мало привлекательная девица, на мой взгляд; иными словами, не слишком красивая и не очень веселая. Мне она была не по душе — да, кстати, это та самая, на которой Ханс Берг потом женился. Мне уж зимой не раз казалось, что у них все кончено, и вот поди ж ты — сталкиваюсь с ними на улице. Третья была девушка, которой я никогда прежде не видел.
Они приветствовали меня так, словно я был ангел-спаситель. То есть это Ханс Берг и его подруга. Третья же стояла чуть в сторонке и едва заметно улыбалась — немного смущенно, немного робко, но в то же время так, будто забавлялась про себя.
Ой, я подоспел как нельзя более кстати! Они решили пойти куда-нибудь пообедать. В честь приятного события. Агнете — подруге Ханса Берга — прибавили жалованье. И они условились встретиться еще с одним человеком; но они немного запоздали — выпивали у Блума, праздновали, — совсем немного запоздали, на каких-то несчастных полчаса — и вот этого дурака нету. А они прождали его уже целую вечность. Да — Агнета глянула на часики — целых четверть часа. Нет, конечно, он был и ушел. Невежа! Настолько не считаться с чужим временем! Так что я подоспел, ну, прямо как ангел-спаситель!
Агнета от выпитого стаканчика сделалась несколько болтлива. Впрочем, для этого ей и не обязательно было выпивать.
Но нужно представить меня фрекен!
Она представила меня. Девушку звали… впрочем, не все ли равно, как ее звали. Дальше я буду называть ее Идой.
Как же все-таки ее звали? Я не собираюсь называть ее имя, ни в коем случае не собираюсь. Но я его действительно забыл. До чего же странно, как стали забываться имена. Я непрерывно забываю имена. Даже очень близких людей, друзей, родственников. Атмосферное давление стало другое, что ли? Ее звали… так и вертится на языке. Впрочем, не все ли равно, как ее звали.
Значит, я буду называть ее Идой. Она была юная, стройная, с копной ослепительно светлых волос. Глаза синие-синие, как васильки. Кожа белая — тогда она чуть-чуть загорела, но была странно прозрачна, как фарфор. Такой лучистый фарфор. Бывает, при взгляде на эту хрупкую глину, кажется, будто под тонким слоем бьется, пульсирует кровь. Оттого, что такой фарфор напоминает живую кожу.
Так вот, она тоже казалась непрочной, хрупкой.
Тут, положим, я ошибся.
Ее ладонь почти утонула в моей.
Вся она была тоненькая, но не костлявая, не худая. И ей было восемнадцать лет — это я узнал позже.
Я думал: почему бы не пообедать с ними? Это займет всего два часа… Раз она не пришла до сих пор…
К тому же я располагал средствами. Вывозили частные уроки. Назавтра я отбывал и уже уладил все свои дела. Даже заплатил за лето хозяйке. Обычно я всегда отказывался на лето от комнаты — экономил.
Но мне еще не случалось снимать настолько удачной комнаты (так мне вдруг стало казаться). Меня уже совершенно не смущали свидания господина Хальворсена за стеной.
К тому же она знала этот адрес. И могла прийти только туда.
Решение явилось сегодня утром. Хоть я было уже собирался съезжать, я отправился к фру Миддсльтон и заплатил за шесть недель. Я дешево отделался, половинной платой. Фру Миддельтон была так довольна! Не надо вешать объявления, не будут одолевать всякие типы с улицы. Меня она знает и ценит. Тихий, спокойный, не гоняюсь за юбками — так она охарактеризовала меня.
