скитаясь из края в край и занимаясь все тем же темным делом, он столкнулся наконец в Гамбурге с Сергеем Антоновичем Ковровым. Птицы видны по полету, а это были птицы одного полета, так что догадаться о специальной профессии друг друга, а затем стакнуться и подать один другому руки на общее действование было им нетрудно.
И вот в 1858 году, вскоре по приезде из-за границы в Россию баронессы фон Деринг и ее друга, прикатившего под именем Владислава Карозича, на арену петербургской жизни неожиданно появился никому не известный, но тем не менее богатый, представительный и всех очаровавший собою турист, с которым Петербург познакомился теперь под именем венгерского графа Николая Каллаша.
XI
КТО БЫЛА ЧУХА
Надеемся, каждому теперь будет понятно нетерпеливое и жуткое волнение, которое испытывал этот человек, пока старая Чуха отдыхала в смежной комнате.
«Неужели же… Боже мой!.. неужели это сестра моя?» — буравил его мозг неотступный вопрос, на который отчасти мелочное тщеславное самолюбие настойчиво отвечало:
«Нет, не может этого быть! Но имя?.. Каким образом этой пьяной, развратной женщине может быть известно имя княжны Анны Яковлевны Чечевинской, которая уже двадцать два года как сошла со светской сцены, скрылась неведомо куда?»
«А если и не она моя сестра, — думал Каллаш, — то, во всяком случае, она должна знать ее, а если она ее знает, стало быть, и моя сестра такая же».
В этой последней мысли, пришедшей ему в соединении с ярким образом Чухи, было для него нечто страшно сжимающее душу тою отчаянною болью, которая всегда засаднеет в ней в ужасные минуты, когда мы видим, как умирает близкое нам существо, а у нас нет ни силы, ни возможности поддержать в нем потухающую искру жизни. Бывают мгновения, когда в душе падшего человека вдруг ни с того ни с сего закопошится какой-то червяк, засосет, загложет, забеспокоится. Этот червяк в подобные мгновения как будто высасывает всю дрянь, весь гной, всю накипь из души человеческой, как будто он очищает ее, возвращая к той счастливой, почти детской поре, когда она еще была чиста и человечна. Этот червяк называется совестью. Он копошится иногда и в душе самого закоренелого злодея. Если же его внутри там нет и никогда не существовало, — это значит — вы видите перед собою животное, ни за что ни про что проклятое судьбою.
Давно уже не сосало и не глодало в душе графа Каллаша так сильно и так много, как теперь; потому, быть может, еще первый раз в жизни кольнул его горький упрек совести за родную сестру. Он вспомнил, что нехорошо поступил с нею когда-то. Если бы не он — почем знать, быть может, она и не дошла бы до такого падения… Ни одного слова не было замолвлено им за нее перед матерью, тогда как при ее ослепленной и безграничной любви к нему одного умоляющего взгляда с его стороны, быть может, было бы достаточно, чтобы несколько изменилось суровое решение старухи. Конечно, она не согласилась бы иметь ничего общего со своей дочерью, но от него зависело сделать так, чтобы по крайней мере ей была отдана законная часть ее из отцовского наследства. Эта часть могла бы ей скоротать век в какой-нибудь глуши — здесь ли, за границей ли, но скоротать его мирно и честно. Он этого не сделал, он ограбил сестру — и вот теперь-то впервые прошибло его нечто похожее на раскаяние. Впервые налегла на грудь какая-то глухая злоба — злоба и на покойную мать, и на себя самого, а более на того негодяя, который был первою причиною несчастного падения сестры. Кто этот негодяй — князь Николай Чечевинский не ведал, как и все остальные, кроме самой княжны Анны. Хотя давно уже обстоятельства заставили его покинуть свое родовое, старинное имя, которое носил он до ссылки в Сибирь, однако же это имя, внезапно услышанное теперь из уст пьяной и безобразной развратницы, которая публично присвоила его себе, как-то жестоко, как-то нехорошо и смутительно захлестнуло в нем щекотливое чувство прирожденно гордого аристократического достоинства. Ни его ухо, ни его ум, ни его чувство решительно не выносили того, что это древнее и почтенное имя было брошено на позор перед уличной толпой. Забывая, что сам когда-то своими преступными проделками публично нанес позорную пощечину этому самому имени, князь Николай Чечевинский, среди обуявших его горьких дум и ощущений, не мог удержаться, чтобы в его душу не врывалось чувство озлобления даже и против сестры, против этой несчастной пьяной старухи.
«Зачем, зачем она назвала себя перед этою толпою?» — долбило все одно и то же в его голове, и тем-то настоятельнее хотелось ему разрешить все свои сомнения, и тем-то нетерпеливее ждалось, скоро ли проснется и вытрезвится эта женщина. Он почти поминутно подходил к двери и прислушивался, заглядывая в замочную скважину, пока наконец нетерпение его разрешилось.
За дверью явственно послышался шорох движений и хриплый старушечий кашель.
Долее не мог уже терпеть Каллаш и как-то порывисто вошел в смежную комнату. Он пристально остановился против своей гостьи.
Чуха вскочила с дивана — и в то же мгновение оба сильно смутились. Оба чувствовали какую-то странную, томительную неловкость друг перед другом.
«Как приступить? с чего начать с нею?» — смешался на мгновение граф, но тут же почти преодолел себя. К нему воротилась обычная твердость и самообладание.
— Ты — княжна Чечевинская? — твердым голосом задал он ей вопрос, неотводно глядя в упор на смущенную женщину.
Та смутилась еще более и глубоко потупила взоры. Видно было, что ей очень тяжело отвечать ему.
— Нет, — прошептала она, отрицательно покачав головою, — это не мое имя. Меня Чухою зовут.
— Когда я встретил тебя пьяною на улице, — спокойно и ровно продолжал граф, испытывая ее глазами, — ты, в виду всех, назвала себя княжною Анной Яковлевной Чечевинской.
— Я… Ну что ж такое?.. Я солгала, — было ему чуть слышным ответом.
— Стало быть, ты знаешь ее, если назвалась ее именем?
— Н… не знаю!.. Не знаю… ничего не знаю!.. — прошептала Чуха, не глядя на него и продолжая отрицательно качать головою.
— Откуда известно тебе это имя? — настаивал граф.
— Имя?.. А так, слыхала…
— Ты? Когда? От кого слыхала?
— Не знаю… не помню… от людей слыхала…
— От каких людей?
— О Господи! Да кто же их знает!.. Мало ли людей на свете! — теряясь, воскликнула Чуха, которую, видимо, терзали все эти вопросы.
Граф осторожно и кротко взял ее руку и, не
