Владимир Блинов, писатель, ЕКАТЕРИНБУРГ
Комментирует Алла Константинова, профессор кафедры общего и русского языкознания Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина
Уважаемый г-н Блинов!
1. Мне понятны Ваши чувства по поводу написания слова «бог» со строчной буквы в разных видах текстов нерелигиозного содержания. В то же время я не могу не отметить, что наши чувства, наша активность в обсуждениях являются только факторами, которые могут влиять на качество коммуникации, но они не имеют прямого действия на норму.
Общеязыковая норма объективна. Она не выживает, если установлена «по приказу» и не поддержана внутриязыковыми законами и свойствами самого языка. Да, не стоит ставить в один ряд христианского Бога (в него верят миллионы!) и иных богов, хотя такой подход не противоречит лингвистическим представлениям о нарицательном существительном «бог».
Для лингвистов это вопрос степени дифференциации значений при кодификации, т.е. фиксации нормы. Дифференциация значений и соответствующего написания позволяет носителю русского языка более точно употреблять эти слова в нейтральной письменной речи. У художественной и экспрессивной речи, как известно, свои законы.
С удовольствием обращаю Ваше внимание на то, что в современных орфографических словарях, например, Бурцевой В.В. (2002 г.) и Букчиной Б.З. (2000 г.), Вы найдёте оба варианта, т.е. написание «Бог» – действующая норма.
В то же время не могу согласиться с Вами в том, что лингвисты заслуживают упрёков, если хотят оставить «всё… на прежнем порядке – их так учили».
Лингвистов в России учат хорошо. Лингвисты знают, чем отличается язык от речи и коммуникации. Они знают, что сейчас необходимо влиять на качество повседневной и публичной коммуникации россиян, повышать культуру речи носителей русского языка, популяризировать вопросы языка и культуры, используя СМИ. Прямо влиять на языковую норму, повторю, нельзя. Влиять можно только на носителей нормы!
2. Словообразование является одним из самых сложных разделов науки о языке. Не каждый лингвист возьмёт на себя смелость с лёгкостью рассуждать на эти темы. Носителю русского языка, интересующемуся вопросами словообразования, нужно обращаться к научной литературе, словарям, а не к художественным текстам. Слово художника не нацелено прямо на консервацию и передачу нормы. В нём всегда звучат личностные смыслы, личностное отношение к людям и событиям. В целях воздействия он использует весь потенциал языка, включая его словообразовательные и морфологические средства.
Боюсь разочаровать Вас, но нормативной формой является не «большевицкий», а «большевистский» (произносится сск), а мотивирующим словом – «большевизм», а не «большевик».
Словообразовательный анализ предполагает поиск ближайшего по форме слова. Например, типичная ошибка студентов – утверждение, что слово «бессонница» мотивировано сочетанием «без сна», в то время как оно мотивировано прилагательным «бессонный».
3. Вы правы, мы в ответе за культуру будущих поколений. Все Ваши примеры – из серии нарушения норм литературного языка в современной коммуникации, часто публичной. Эти нарушения разной природы.
Формы «опробировать» и «давлеть»появляются в результате неверно установленной аналогии и «вычисления» значения. Они случайны.
А вот «касаемо» и «блин» – результаты сознательного творчества. Междометие «блин» пришло к нам с телеэкрана. Это М. Евдокимову так удалось произнести это слово, что оно сразу же вошло в массовое употребление россиян и стало наращивать свою активность при выражении не только негативных, но и позитивных эмоций (Во, блин, даёт! Молодец!).
У междометия как части речи есть одна особенность: оно прямо не называет эмоцию, а только выражает, изображает её (Ах!, Ух!). Полнозначные слова, использующиеся в междометной функции, тоже не выражают своего прямого значения, а только передают определённый круг эмоций. Это же происходит и с междометием «блин».
Его свойства как эвфемизма не поддержаны ни частеречной особенностью слова, ни его категориальными свойствами (слово «блин» мужского рода, слово «бл…дь» – женского). Поэтому между ними часто не видят прямой связи.
Тем не менее меня тоже не радует, что в дискурсе студент – преподаватель появляются междометия, которые принципиально чужды интеллектуальной речи.
Теги: русский язык , филология
Эволюция сознания
Почему один ребёнок с лёгкостью овладевает всеми хитростями русского языка, а другой с трудом применяет правила по образцу? Как построить урок так, чтобы учесть уровень каждого ученика? Ответить на эти вопросы помогает лингвосоциометрия.
Центральное понятие лингвосоциометрии - тип культуры . Это характерное для конкретной исторической эпохи устойчивое состояние сознания, которое, однажды возникнув, затем регулярно воспроизводится конкретными людьми и социальными группами на каждом новом витке истории . Таких состояний по крайней мере четыре: родовое (существующее не менее 40 тыс. лет) и три внеродовых – эпох начала государственности, Возрождения и Нового времени.
Для родового человека то, во что в данный момент упирается его взгляд (или то, что он непосредственно слышит, обоняет, осязает), есть абсолютный предел мира. В соответствии с принципом всё во всём здесь одно постоянно перетекает в другое и нуждается в переименовании. Для этого требуется язык активного строя : его слова, как правило, односложны, аморфны, не имеют устойчивой предметной отнесённости, очень диффузны. Настолько – что привычные нам "гласные" и «согласные» с трудом, а то и совсем не поддаются дифференциации. У всех современных детей на первых этапах развития сначала формируется это сознание. Они не разделяют верх и низ, левое и правое, ближнее и дальнее, а причины и следствия постоянно меняются местами. Родовое мышление иногда называют неабстрактным, дологическим, нелогическим. Однако логика здесь есть – принципиально отличающаяся от аристотелевской, но обеспечивающая способность к обобщениям.
Развитие первых государств, осмысление общего государственного как сложного , смешанного привели к возникновению языка межродового общения и письма в форме клинописи, иероглифики. Удивительно, но в работах современных школьников часто можно обнаружить характерные для клинописи «заострённые» начертания букв, свойственную древним иероглифам «прямоугольность». Наблюдается сплошное письмо (без пробелов) и разрывы текстов на слоги (при активном строе каждый слог – отдельное слово). Древний человек долго не умел думать и читать «про себя» – делал это вслух, громко, буквально крича, о чём свидетельствует точный перевод вавилонского термина, обозначающего процесс чтения.
Фактами языка первой письменной культуры стали понятия числа и числового ряда (начинавшегося с единицы и не допускавшего деления с остатком); оппозиция левого и правого; понятия двухмерного пространства и времени (текущего из будущего в прошлое). Особую роль сыграло понятие ритуала. В эргативном языковом строе получили синтаксическое и морфологическое выражение имена (подлежащие) – пока без деления на существительные, прилагательные, числительные – и глаголы (сказуемые), группа подлежащего и группа сказуемого . Разделились согласные и гласные (полного образования) – хотя гласные занимали настолько подчинённое положение, что обычно не нуждались в специальных обозначениях. Древние алфавиты обходились без них. Подлежащее обычно стояло в так называемом эргативном падеже, в определённой степени эквивалентном косвенным падежам современного русского языка, особенно винительному. Этот падеж демонстрировал подчинённость группы подлежащего группе сказуемого (контексту и ситуации) и выражал особую позицию человека в социуме, его зависимость от социального окружения, судьбы, воли неба. Тогда же обнаружились факты остановки некоторых людей на уровне бесписьменного родового миропонимания и мирочувствования.
Постепенно сознание людей менялось: время словно потекло вспять, из прошлого в будущее. Пространство стало трёхмерным, а языковой строй – номинативным . Аристотель, описавший этот мир и его язык, утверждал, что, дополняя друг друга, люди ценны своей уникальностью – внешней (функциональной, в том числе речевой) и внутренней (духовной, языковой). Это отрицало ритуализм древней «государственной» жизни. Но аристотелевский «один человек» (философ назвал его «созерцателем») остаётся членом семьи (рода) и владеет её «дописьменным» языком. А для реализации в новой жизни принципов системности пользуется языком номинативного строя: создаёт новые понятия о фонетике, словообразовании, лексике, частях речи, синтаксисе. «Созерцателю» становятся понятны феномен внутренней формы и метафоры, переносный смысл слова. Однако для многих греков, по-прежнему мысливших ритуально («по-государственному», но «по старине»), внешнее и внутреннее, причина и следствие были одно и то же: об истинности причины вопреки законам аристотелевской логики они судили по истинности следствия.
