и на языке…
И что ему делать с Венькой теперь? Иные советуют из дому выгнать: пусть, мол, на своем коште поживет! А как выгонишь! И права того у меня нет, прописан дак! Да и сам не могу– родная кровь!..
А заставить работать как? Крестный нудит: «Балуешь ты его!» – Балую, конечно! Ныне и сам вижу, куда пошло! Тем-то, приятелям Венькиным, что! Председателев сын на даровом бензине цельными днями по деревне на мотоцикле гоняет, и уему ему нет, а и городские дружки под стать. А мой-то несмышленыш все ладит не хуже других быть, ну и тянет с отца! Добро у соседей воровать не начал! А и начнет – как узнать? Узнаешь, когда в наручниках поведут! И что сделать с тобою, Венюшка, и как помочь? Просвети, Господи, старую голову мою! Максим Лексеич говорит, что взял бы его к себе, на автобазу, да только права надобно прежде получить!»
Рассказ «Сын» весь состоит из невеселых мыслей Геннадия Васильевича, которыми никак не может он достучаться до сына.
И больно сознавать герою рассказа, что он уже потерял сына, страшно думать, что будет с сыном, когда он все-таки уедет от него, а еще страшнее думать, что будет с ним, если сын останется дома…
«Отец слушает его и почти верит. Так хочется верить ему, прямее-то сказать! – что все беды пройдут, что Венька остепенится, поступит на работу, начнет приносить деньги в дом, после чего и Галя потишеет, не станет на него сердце нести… И будет у них вновь дружная семья и мир в доме. И так не хочется думать, что ничего этого не произойдет, и что кончатся все мечты сына о роскошной жизни, которую показывают им каждый день по «ящику», обыкновенной тюрьмой, а там – сын станет являться домой раз в три-четыре года, зверски пить, водить своих лагерных дружков, а те учнут таскать из дому что попадя, на любой упрек замахиваясь в ответ ножами, а там и Галина, не выдержав, уедет с детьми к матери, в Старую Руссу, и останется он, сивый дурень, один, и, возможно, тоже начнет пить, и когда-нибудь, как в нынешние морозы, найдут его замерзшим где ни то за коровниками, у бревенчатой стены кормокухни, а сын… Сына к тому времени прирежут в лагере, поспорив за карточной игрой, и будет то лучшим выходом для него, как и смерть для его бесталанного родителя, который ни Берлина не брал, ни целины не подымал…»
9
Мы уже говорили, что Дмитрий Михайлович многое мог…
Мог быть заботливым и добрым, а мог – вспыльчивым и грубым. Иногда – чаще всего в своих книгах! – он был мудрым, а порою – это уже в реальной жизни – казался близоруким и недалеким.
Вспоминают, как в девяностом году Дмитрий Михайлович восторгался Борисом Ельциным, тем самым, про которого два года спустя скажет, что никогда бы не подумал, что можно так быстро и так бездарно промотать все богатства России…
Но человек вообще может многое…
Конструктивна невозможность чего-либо…
Дмитрий Балашов не мог не писать романы.
Он, рожденный в России, не мог не быть русским, не мог не прийти к православию, хотя этот путь и был мучительно трудным для него, куда труднее, чем путь к фольклорным истокам…
– По романам отца многие пришли к православной вере… – рассказывает его сын Василий Дмитриевич Балашов, – но сам он долго не был церковным человеком… Он декларировал, что русский человек должен быть православным, но церковь и молитву оставлял старушкам. В его романах, если внимательно перечитать их, прослеживается эта борьба ума и сердца… И тем не менее процесс духовного созревания шел в нем… А человек, который вооружается познанием Бога, становится опасным для сил зла и поэтому вокруг него и сгущались тучи. Много раз отец попадал в автомобильные катастрофы, случались с ним и другие неприятности… Но Бог берег его, давая время постигнуть самое главное. Последний год отец почти физически ощущал это… Он лихорадочно торопился доделать то, что не успел… Он объехал всех своих внуков… Дописал последний роман… Доделал дом в Козыневе… Но меня, как православного человека, больше всего радует, что в самом конце жизни, буквально за неделю до трагической кончины он успел исповедаться и причаститься. И сейчас мы можем говорить, что умер он православным человеком, церковным человеком…
Продолжая нашу мысль, скажем, что Дмитрий Михайлович многое мог. Но, забегая вперед, скажем, что он не мог не успеть исповедаться и причаститься…
Разве не об этом он писал за десятилетие до своей кончины…
Возле елок и осинок
Оседает грязный снег.
Исполать тебе, Россия,
Исполать тебе вовек!
Серый цвет твоих развалин,
Косогоры да вода,
Да над сказочною далью
Зависают провода.
Словно тем вон косогором
Шли в лаптях, за ратью рать,
Не рифмованным укором
В порубежьи умирать.
А над речкою-калекой,
Где осока да пустырь,
В незапамятные лета
Сергий ставил монастырь.
И за синими холмами
Ото всех лихих времен
Бородатыми волхвами
Город Китеж потаен.
Вот теперь уже взаправду
Увлажнилися глаза,
Вот теперь уже в награду
Даже эти небеса.
Даже серость, даже сырость,
Даже облачная хмарь.
Исполать тебе, Россия,
Принимай меня, как встарь.
Никуда-то мне не скрыться,
Сколь ни стану колесить –
Надо Сергию молиться,
Надо Богу послужить!
Через одиннадцать лет совместной жизни Балашов обвенчался со своей женой Ольгой Николаевной.
«Я, наконец-то, «дозрела», – рассказывает она. – Роспись росписью, а венчание – это очень серьезный шаг для меня. Все думала, могу ли взять на себя такую ответственность – ведь теперь мы отвечали друг за друга перед Богом. За Дмитрия я не волновалась, а за себя боялась, вдруг подведу, что-то сделаю не так».
Не подвела…
Она была рядом с Балашовым, может быть, в самые его трудные годы, до последних дней…
Глава восьмая
К неотменимому концу
Мы живем, если можно так выразиться, при последнем блеске вечерней зари древней устной культуры русского народа. От нас зависит, будет ли, и насколько сохранена народная культура прошедших веков. По-моему, перед величием одного этого факта все мы
