- У Лидии Петровны гости.
- А!..
- Ну, что ж, мы так и будем разговоры разговаривать? - сумрачно спросил технолог.
- Начнем, что ли...
- А разве еще не начинали? - обрадованно спросил Новиков, пожимая руки рабочим, которые торопливо вставали ему навстречу.
Им было неловко, что доктор, который в больнице на приеме обращался с ними свысока, подает им руку как товарищ.
- Да, с вами начнешь! - сквозь зубы неприятно проговорил Гожиенко.
- Итак, господа, нам всем, конечно, хотелось бы расширить свое миросозерцание, и так как мы находим, что лучший способ для самообразования и саморазвития есть систематическое чтение сообща и обмен мнений о прочитанном, то мы и решили основать небольшой кружок...
- Так-с, - вздохнул Писцов, весело оглядывая всех блестящими черными глазами.
- Вопрос теперь в том, что именно читать?.. Может быть, кто-нибудь предложит приблизительную программу?
Шафров поправил очки и медленно встал, держа в руках какую-то тетрадку.
- Я думаю, - начал он сухим и скучным голосом, - что наши чтения необходимо разделить на две части. Несомненно, что всякое развитие слагается из двух элементов: изучения жизни в ее эволюционном происхождении и изучения жизни как таковой...
- Шафров, говорите поскладнее, - отозвалась Дубова.
- Первое достигается путем чтения книг научно-исторического характера, а второе путем чтения художественной литературы, которая вводит нас внутрь жизни...
- Если мы будем говорить таким образом, то все загнем, - не унималась Дубова, и ласковая насмешка веселым огоньком загорелась у нее в глазах.
- Я стараюсь говорить так, чтобы всем было понятно... - возразил Шафров кротко.
- Ну Бог с вами... говорите как умеете... - махнула рукой Дубова.
Карсавина тоже ласково стала смеяться над Шафровым и от смеха закидывала назад голову так, что показывала полную белую шею. Смех у нее был звучный и контральтовый.
- Я составил программу, но читать ее, может быть, скучно, - взглядывая на Дубову, заторопился Шафров, - а потому предложу только для начала "Происхождение семьи" и параллельно Дарвина, а из беллетристики Толстого...
- Конечно, Толстого! - самодовольно согласился длинный фон Дейц, закуривая папиросу.
Шафров почему-то подождал, пока папироска задымилась, и методично продолжал:
- Чехова, Ибсена, Кнута Гамсуна...
- Да ведь мы уже все это читали! - удивилась Карсавина.
Юрий с влюбленным восхищением прислушался к ее полному голосу и сказал:
- Конечно!.. Шафров забывает, что он не на воскресных чтениях, и притом, что за странное смешение имен: Толстой и Кнут Гамсун...
Шафров спокойно и многословно привел несколько доводов в защиту своей программы, но никто не понял, что он хочет сказать.
- Нет, - возразил Юрий громко и решительно, чувствуя на себе особенный взгляд Карсавиной и радуясь ему, - я не согласен с вами...
И он начал излагать свой взгляд и чем дальше излагал, тем более и более напрягался, чтобы заслужить одобрение Карсавиной, чувствовал, что это ему удается, и безжалостно бил Шафрова даже в тех пунктах, в которых был не прочь с ним согласиться.
Ему начал возражать пухлый Гожиенко. Он считал себя образованнее, умнее и красноречивее всех и, устраивая этот кружок, больше всего желал сыграть в нем первую роль. Успех Юрия неприятно задел его и понудил выступить. Мнения Юрия не были раньше ему известны и потому он не мог спорить с ним во всем объеме, а только подхватывал слабые места и раздраженно упирал на них.
Завязался длинный и, очевидно, нескончаемый спор. Заговорили технолог, Иванов, Новиков, и скоро в табачном дыму мелькали уже раздраженные лица и слова перепутывались в запутанный и бесформенный хаос, в котором почти ничего нельзя было разобрать.
Дубова задумалась и молча смотрела на огонь лампы, а Карсавина, тоже почти не слушая, отворила свое окно в палисадник и, скрестив полные руки на груди, оперевшись затылком на косяк, мечтательно засмотрелась во тьму ночи.
Сначала она ничего не видела, а потом из черной тьмы выступили темные деревья, освещенная ограда палисадника, а за нею смутное колеблющееся пятно света, через дорожку протянувшееся по траве. Мягкий упругий ветер охватывал прохладой ее плечо и руку и чуть-чуть шевелил отдельные волоски на виске. Карсавина подняла голову и в медленно светлеющем мраке слабо различила непрестанное, странно напряженное движение темных туч. Она задумалась о Юрии и своей любви, и мысли, счастливо-грустные и грустно-счастливые, волнуя и лаская, наполнили ее молодую женскую голову. Так было хорошо сидеть здесь, всем телом отдаваясь холодному мраку и всем сердцем прислушиваясь к волнующему мужскому голосу, особенно, точно он был громче всех, звучавшему среди общего шума.
А в комнате стоял уже сплошной крик и все яснее и яснее вырисовывалось, что каждый считал себя умнее всех и хотел развивать других. Было в этом что-то тяжелое и неприятное, озлоблявшее самых мирных.
- Да, если уж так говорить, - упрямо блестя глазами и боясь уступить при Карсавиной, которая слушала только один его голос без слов, напрягался Юрий, то надо вернуться к первоисточнику идей...
- Что ж тогда читать, по-вашему? - неприязненно и насмешливо проговорил Гожиенко.
- Что... Конфуция, Евангелие, Екклезиаст...
- Псалтирь и житие! - с насмешкой вставил технолог.
Гожиенко злорадно засмеялся, не вспоминая, что никогда не читал ни одной из этих книг.
- Ну, что ж это! - разочарованно протянул Шафров.
- Как в церкви! - хихикнул Писцов.
Юрий бешено покраснел.
- Я не шучу!.. Если вы хотите быть логичными...
- А что же вы говорите о Христе! - торжествующе перебил его фон Дейц.
- Что я говорил?.. Раз учиться жизни, вырабатывать себе определенное миросозерцание, которое целиком заключается в отношении человека к другому человеку и самому себе, то не лучше ли всего остановиться на титанической работе тех людей, которые представляли из себя лучшие образцы человеческого рода, в собственной жизни прежде всего пытались приложить наивозможнейшие и самые сложные и самые простые отношения к человечеству...
- Я с вами не согласен! - перебил Гожиенко.
- А я согласен! - горячо перебил студента Новиков.
И опять начался бестолковый и пестрый крик, в котором уже нельзя было найти ни конца, ни начала мнений.
Соловейчик сразу, как только заговорили, притихший, сидел в углу и слушал. Сначала на лице его было полное и проникновенное, немного детское внимание, но потом острая черточка недоумения и страдания стала вырисовываться в уголках рта и глаз.
Санин молча пил пиво и курил. На его лице было выражение скуки и досады. А когда в пестром крике послышались уже резкие нотки ссоры, он встал, потушил папиросу и сказал:
- Знаете что... это выходит скучная история!
- И прескучная! - отозвалась Дубова.
Суета сует и томление духа! - сказал Иванов таким голосом, точно он все время об этом думал и только ждал случая высказать.
- Это почему же? - зло спросил черноватый технолог.
Санин не обратил на него внимания и, поворачиваясь к Юрию, сказал:
- Неужели вы думаете серьезно, что по каким бы то ни было книгам можно выработать себе какое-то миросозерцание?
- Конечно, - удивленно посмотрел на него Юрий.
- Напрасно, - возразил Санин, если бы это было так, то можно было бы все человечество преобразовать по своему типу, давая ему читать книги только одного направления... Миросозерцание дает сама жизнь, во всем ее объеме, в котором литература и самая мысль человеческая только ничтожная частица. Миросозерцание не теория жизни, а только настроение отдельной человеческой личности, и притом до тех пор изменяющееся, пока у человека еще жива душа... А следовательно, и вообще не может быть того определенного миросозерцания, о котором вы так хлопочете...
- Как не может! - сердито воскликнул Юрий. Опять на лице Санина выразилась скука.
- Конечно, нет... Если бы возможно было миросозерцание как законченная теория, то мысль человеческая вовсе остановилась бы... Но этого нет: каждый миг жизни дает свое новое слово... и это слово надо услышать и понять, не ставя себе заранее меры и предела. А впрочем, что об этом говорить, перебил он сам себя, - думайте, как хотите... Я только спрошу вас еще: почему вы, прочитав сотни книг, от Екклезиаста до Маркса, не составили себе определенного миросозерцания.
- Почему же не составил? - с острой обидчивостью возразил Юрий, мрачно блестя угрожающими темными глазами, - у меня оно есть... Оно, может быть, ошибочно, но оно есть!
- Так что же еще вы собираетесь вырабатывать?
Писцов хихикнул.
- Ты... - с презрением буркнул ему Кудрявый, дергая шеей.
"Какой он умный!" - с наивным восхищением подумала Карсавина о Санине.
Она смотрела на него и Сварожича, и во всем теле ее было стыдливое и радостное, непонятное ей чувство: точно они спорили не сами по себе, а только для нее, чтобы овладеть ею.
