Взглянув в сторону герцога, Лиссет увидела, как бородатый гораутский коран окинул зал, полный музыкантов, откровенно презрительным взглядом. Внезапно ей стало жаль, что это именно он ранил Реми. Никому нельзя позволять обнажать меч против трубадура в этой таверне, а потом смотреть на всех с подобным выражением лица; а особенно чужаку, да еще из Гораута. «Пока солнце не умрет, и луны не упадут, Горауту и Арбонне не соседствовать мирно». Так говорил ее дед, и отец продолжал повторять эту фразу, часто это случалось после его возвращения с осенней ярмарки в Люссане, где он пытался выручить денег на продаже северянам своих оливок и оливкового масла.
Гнев Лиссет разгорался, она в упор смотрела на могучего корана с севера, ей хотелось, чтобы кто-нибудь из присутствующих сказал ему пару слов. Он казался невыносимо самодовольным, когда глядел на всех с высоты своего роста. Только Аурелиан не уступал в росте этому человеку, но Аурелиан ушел с Реми, и тощий музыкант, несмотря на весь его ум, вряд ли смог бы заставить этого корана опустить глаза. Быстро передернув плечами свойственным ей жестом, о чем она сама не подозревала, Лиссет вышла вперед.
— Ты высокомерен, — обратилась она к северянину — но тебе не стоит так гордиться собой. Если твой сеньор тебе об этом не сказал, то придется сказать одному из нас: тот человек, которого ты ранил, возможно, и вел себя легкомысленно, поддавшись карнавальному настроению, но он в два раза больше мужчина, чем ты, и с незаконным мечом, и без него. Его будут помнить в этом мире еще долго после того, как ты превратишься в прах и будешь забыт.
Наемник — герцог называл его Блэзом — удивленно заморгал. Вблизи он выглядел моложе, чем она сначала подумала, и глаза его смотрели несколько иначе, чем показалось Лиссет, когда она стояла у бара. Она не знала, как определить это выражение, но это было не совсем высокомерие. Бертран де Талаир ухмыльнулся, и Валери, неожиданно, тоже. Лиссет, проследив за их взглядами, вдруг вспомнила, что промокла насквозь от спутанных волос до талии и ее новая блузка, вероятно, выглядит ужасно. Она прилипла к телу гораздо плотнее, чем требуют приличия. Она почувствовала, что краснеет, и понадеялась, что это спишут на гнев.
— Вот ты и получил, Блэз, — сказал герцог. — Превратишься в прах и будешь забыт. Еще одно доказательство — если ты в нем нуждался, — какие ужасные у нас женщины, особенно после того, как их подержали вниз головой. Как поступили бы с этой женщиной в вашем Горауте? Прошу тебя, расскажи нам.
Бородатый мужчина долго молчал, глядя сверху вниз на Лиссет. Его глаза имели странный светло-карий цвет, а при свете ламп казались почти зелеными. С явной неохотой, но вполне четко он произнес:
— За то, что она так говорила с посвященным богу кораном в общественном месте, представители короля должны раздеть ее до талии и отстегать по животу и спине. После, если она выживет, мужчина, которому нанесено оскорбление, имеет право делать с ней все, что захочет. Ее муж, если у нее есть муж, волен развестись с ней и не несет ответственности по закону или перед священнослужителями Коранноса.
Воцарилась леденящая тишина. В ней было нечто смертельно опасное, словно во льдах на далеком севере, бесконечно далекое от настроения карнавала. «Пока солнце не умрет, и луны не упадут…»
Лиссет вдруг охватила слабость, колени задрожали, но она заставила себя смотреть прямо в глаза северянина.
— Тогда что ты здесь делаешь? — смело спросила она, используя навыки владения голосом, которым так старательно обучалась во времена своего ученичества у дяди. — Почему не вернешься туда, где можно делать такое с женщинами, которые высказывают свое мнение или защищают друзей? Где ты мог бы сделать со мной, что захочешь, и никто бы не посмел тебе противоречить?
— Да, Блэз, — прибавил Бертран де Талаир, все еще веселясь, непонятно почему. — Почему ты не вернешься туда?
Через мгновение могучий коран удивил Лиссет. Его губы изогнулись в лукавой улыбке. Он покачал головой.
— Человек, который платит мне жалование, задал мне вопрос о том, как поступили бы с тобой в Горауте, — ответил он довольно мягко, глядя прямо на Лиссет, а не на герцога. — Я думаю, эн Бертран забавлялся: он достаточно много путешествовал и хорошо знает, какие существуют на этот счет законы в Горауте, в Валенсе и в Гётцланде, если уж на то пошло, так как они почти одинаковы. Разве я сказал, что согласен с этими законами?
— А ты с ними согласен? — настаивала Лиссет, сознавая, что этот зал, где она среди друзей, — вероятно, единственное место на земле, где она может быть столь агрессивной.
Человек по имени Блэз задумчиво поджал губы, перед тем как ответить; Лиссет с опозданием осознала, что он вовсе не тупоумный разбойник с севера.
— Герцог Талаирский только что унизил трубадура, который, по твоим словам, будет знаменит еще долго после того, как меня забудут. Он буквально назвал его необразованным пьяным школяром. Могу предположить это гораздо больнее, чем царапина, нанесенная моим мечом. Ты согласна, что бывают моменты, когда следует утвердить власть? Или, если нет, хватит ли у тебя храбрости обратить теперь свой пыл на герцога? Я — легкая мишень, чужак в зале, полном людей, которых ты знаешь. Разве не по этой причине, отчасти, ты так на меня насела? И разве это справедливо?
Он оказался неожиданно умным, но он не ответил на ее вопрос.
— Ты не ответил на ее вопрос, — сказал Бертран де Талаир.
Блэз Гораутский снова улыбнулся той же лукавой, кривой улыбкой, что и раньше. У Лиссет возникло ощущение, что он почти ожидал этого от герцога. Интересно, как давно они знают друг друга.
— Я ведь здесь, не так ли? — тихо произнес он. — Если бы был согласен с такими законами, я бы сейчас находился дома и, вероятно, был бы женат на воспитанной должным образом женщине, и, возможно, планировал бы вторжение в Арбонну вместе с королем и всеми коранами Гораута. — В конце он повысил голос явно намеренно. Лиссет краем глаза заметила, как гости из Портеццы в своей кабинке у ближней стены быстро переглянулись.
— Ладно, Блэз, — резко сказал Бертран, — ты высказался. Этого достаточно, по-моему.
Блэз повернулся к нему. Лиссет осознала, что он продолжал смотреть ей в глаза с того момента, как она подошла, хотя его последние слова, что бы они ни означали, были явно предназначены герцогу.
— По-моему, тоже, — мягко сказал коран, — даже более чем достаточно.
— Достаточно чего? — раздался уверенный голос у двери. — Неужели что-то закончилось слишком быстро? Я пропустил потеху?
Блэз знал, что когда Бертран де Талаир бледнеет, шрам на его щеке становится очень заметным. Он видел это раньше, но не так явно. Герцог замер от гнева или потрясения, но не обернулся. Валери обернулся очень быстро и встал так, чтобы оказаться между Бертраном и дверью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
