Господин де Мольд ответил мне:
— Вы можете избавить себя, если хотите, от всех этих хлопот: некий г-н Константини, который привез мне рекомендательное письмо от министра Лебрена, просил меня предложить вам, чтобы вы уступили ему всю партию по семь флоринов восемь су за штуку, которые он выплатит вам золотом, и немедленно. Это всего на один флорин меньше, чем дает государство, и вы легко возместите этот убыток, избавившись от всех хлопот! Этот человек явно вошел в доверие к министрам. Он получил от них исключительное право на поставку правительству всего, что можно приобрести в Голландии. И, очевидно, он не столкнется во Франции с теми трудностями, с которыми можете столкнуться вы, во всяком случае, если верить его словам.
Я открыл сердце г-ну де Мольду (одному из самых прямых, образованных и порядочных людей, которых я встречал в моей жизни). Я признался ему, что живейшим образом раскаиваюсь в неосторожности, заставившей меня выйти из безвестности, в которой я замкнулся, дабы не задевать ничьих интересов, и уступить настойчивым просьбам оказать моей стране услугу, столь опасную!
Я рассказал ему все, о чем здесь написано, в том числе и об опасностях, которых едва избежал перед 2 сентября, когда отверг предложения и презрел угрозы этого г-на Константини.
— Вот, — сказал я, — почему эта исполнительная власть отказала мне в каком бы то ни было содействии, в какой бы то ни было помощи, в какой бы то ни было справедливости: они хотели, чтобы я оказался во власти их Константини, без всякой поддержки и средств. Но г-н Лебрен меня вытянет! Он обещал. Мы еще послужим Франции назло им всем; только этим я и утешаюсь! Умоляю вас, однако, сказать мне, в какой форме Константини просил вас передать мне его предложения, чтобы я мог правильно судить о вещах, мне известных, сравнив их с тем, что вы соблаговолите мне сообщить.
— О, — сказал он, — что говорить о форме, когда нет сомнений в сути. Он сказал мне весьма небрежным тоном, после того как долго похвалялся, каким доверием пользуется у министров: «Убедите же этого Бомарше уступить мне свой груз на флорин дешевле, чем покупает правительство. Если он станет торговаться, ему не поздоровится! А если даст согласие, тотчас получит свои деньги в Антверпене, у вдовы Ломбаэрт, у которой помещен мой капитал». А когда я сказал ему, что в случае, если вы уступите эти ружья, я не уполномочен принять их в Тервере, он ответил: «Я в этом не нуждаюсь, я беру все на свою ответственность. Я пользуюсь доверием Лебрена. Не думаю, чтобы он мне в чем-нибудь отказал». И он даже добавил с несколько покровительственным видом: «Вы принимаете у себя этого Бомарше! Но предупреждаю вас, это может вам повредить во мнении нашего правительства. Подумайте об этом, прошу вас».
(Вы видите, читатель, вошел ли этот человек в доверие к министрам!)
— И сверх того он имеет, очевидно, все основания быть уверенным в себе, — продолжал г-н де Мольд, — потому что, закупив партию в четыре тысячи ружей, о которой г-н Лебрен сообщает мне, что шесть тысяч из нее им уже поставлены… и узнав, что г-н де Сен-Паду́, артиллерийский офицер (посланный г-ном Серваном для проверки оружия, которое вывозят отсюда оптовые поставщики), желает осмотреть эти четыре тысячи перед отправкой, Константини сказал мне небрежно: «Я против этого осмотра; мне не нужен ни Сен-Паду, ни кто-либо другой, чтобы оружие было у меня принято; я отвечаю за все. Я пользуюсь доверием. Я сказал Сен-Паду, что он может не беспокоиться».
— Когда я передал г-ну Сен-Паду эти слова, — сказал мне г-н де Мольд, — он попросил меня ходатайствовать перед военным министерством об его отзыве, поскольку здесь он не приносит пользы, раз эти господа заявляют, что не нуждаются в присутствии представителя противной стороны; я так и поступил.
— Что ж, сударь, — ответил я ему, — скажите г-ну Константини, что я с презрением отвергаю его предложения, как я отверг их, когда он приставил кинжал к моей груди в Аббатстве; ему моих ружей не видать! Это дело для меня давно перестало быть торговой сделкой! Нет, моя родина их получит, но получит от меня и по той цене, по которой я их продал с самого начала, ни одним флорином дороже. Тут эти разбойники ничем не поживятся.
Я теребил г-на де Мольда, чтобы поскорее отправиться в Тервер; я призываю его сейчас засвидетельствовать, как я был настойчив. Он отвечал мне:
— Подождем, пока прибудет залог, в соответствии с вашим собственным принципом, что следует действовать сразу по всем линиям. Я написал уже г-ну Лебрену, что мы ждем залога.
С 20 сентября до 16 октября никаких известий от министра! Мое доверие пошатнулось. 16-го я сам написал г-ну Лебрену. Мое письмо напоминало об его обещаниях и обо всем, что вы читали. Уведомив его о силках, которые мне расставлены, я приписал в конце:
«При первом известии о наших успехах[43] (успехах Дюмурье) наши сто двадцать пять миллионов поднялись на пятнадцать процентов. Сейчас обменный курс тридцать шесть с половиной. Нужно быть за границей, чтобы понять по-настоящему, какое безмерное удовольствие приносят хорошие новости из Франции. Радость здесь доходит до исступления. Радуешься не только добрым новостям, но и досаде, которую они причиняют другим».
Жду до 6 ноября. Так ничего и не получив, посылаю г-ну Лебрену второе письмо, более резкое и обстоятельное, но касающееся того же предмета. Я включу его в текст единственно для контраста со; всеми последующими.
«Гаага, сего 6 ноября 1792 года.
Гражданин министр!
Если мое письмо от 16 октября было вручено Вам моим старшим приказчиком, Вы убедились, что тотчас по прибытии сюда я счел своим долгом выполнить все обещания, связанные с каверзным делом о шестидесяти тысячах ружей. Сегодня я имею честь сообщить Вам, сударь, что я принудил моего поставщика, весьма проавстрийски настроенного, хотя он и голландец, — или именно потому, что он голландец, — передать мне законным образом на этой неделе, самое позднее на следующей, весь груз оружия, который уже так давно оплачен: я возлагаю на него ответственность за препятствия, чинимые вывозу ружей голландской политикой, поскольку я (как негоциант) намерен иметь дело только с человеком, продавшим мне оружие, а отнюдь не с их высокими инстанциями, от которых мне нечего требовать, — заявляю ему я, — тогда как он обязался, напротив, поставить мне оружие на вывоз, а не для какой-либо иной цели. Он отвечает мне с забавным замешательством, что моя логика столь же точна, сколь неумолима. И что он, готовясь передать мне ружья как таковые, предпримет все возможное, чтобы помочь мне быстро получить разрешение на вывоз, чему не может воспрепятствовать существующее, положение наших политических дел, — говорит он. А я отвечаю: «Я на это надеюсь».
Будьте уверены, сударь, я не нанесу ущерба доброму имени г-на де Мольда, у которого в Гааге и без того хватает неприятностей (я собираюсь поговорить об этом с Вами через минуту). Я намерен использовать только свои возможности, как негоцианта и гражданина свободной страны. Посланник будет лишь поддерживать мои требования своим присутствием, будучи уполномочен на это французским правительством. Но я имею честь предупредить Вас, сударь, что мне нечего ответить, когда мой поставщик, в свою очередь, говорит, что я не вправе предъявлять ему гражданский иск, пока я сам не выполнил непременного условия внести залог в размере пятидесяти тысяч немецких флоринов, поставленного им мне, поскольку он сам взял на себя подобное обязательство перед императором. И г-н де Мольд настолько отдает себе отчет в неоспоримости этого довода, что не поддержит моих усилий, если это предварительное условие не будет мною выполнено, потому что высокие инстанции ответят ему так же четко и жестко от имени моего поставщика, как сам поставщик отвечает мне.
Я предполагаю, сударь, что Вы уже послали г-ну де Мольду или мне этот залог, с которым так долго мешкали, но без которого бессмысленно начинать какие-либо энергичные действия; ибо для того, чтобы уличить другого в неблаговидном поведении, я прежде всего не должен быть уличен в нем сам. В этом мы с г-ном де Мольдом согласны, и Вы, сударь, конечно, тоже? Мы ждем этой важнейшей бумаги, которую Вы поручились мне не задержать, когда я покидал Францию, иначе я не почел бы должным выехать.
