Ты меня не узнала бы теперь, друг мой, я так переменилась; я часто смеюсь сама над собой. Представь себе, что я черна как цыганка, езжу верхом в мужском наряде, с хлыстом и со шпорами, голос у меня сделался прапорщичий, как зовет его мой муж, совсем не умею говорить тихо. Я не знаю: кажется, все наши сделались глухи от беспрестанной пальбы, а с ними и я привыкла кричать.
Давно уже мы стоим на одном месте, недалеко от нашей палатки есть пригорок, откуда видна Москва; мимо деревни, которая на краю лагеря, проходит цепь нашего авангарда, а поодаль, в виду, неприятельские аванпосты - между нами род какого-то перемирия.
Ах, София, как страшен был пожар московский! Какая дикая, печальная картина! Как ужасно по ночам пылало небо! Невольный трепет проницал душу при этом зрелище, и однако же ты не увидела бы глаз, не устремленных туда... Давно уже прекратились пожары; вероятно, что сгорело все, что могло сгореть. Увы, Москва! Смотря на нее издали, кажется, видишь там этого маленького, злого Наполеона, в его сером сюртуке; он дожидается теперь судьбы своей, ибо никто не знает, чего он там ждет.
Фельдмаршал недавно объезжал армию. Какая ясность на его лице; какую бодрость вливает он в каждого своей веселостью и спокойствием. Меня представляли к нему, в моем сивильном костюме и верхом. Светлейший был тоже верхом; он долго разговаривал со мной: я нагляделась, налюбовалась на почтенное благосклонное лицо его. В продолжение этой сцены был забавный случай: Кутузов, разговаривая со мной, приподнимал раза два свою фуражку, из учтивости, между тем как я кланялась ему в шляпе: один толстый генерал, бывший в свите, заметив это, сказал про меня, и даже довольно громко: "Этот статский большой невежа: он не только разговаривает с князем в шляпе, но даже и не дотрагивается до нее".
Далее княгиня описывает лагерную жизнь; говорит о своей матери и детях, что они теперь в Казани, и наконец просит Софью, чтоб отвечала, хотя несколькими словами, на ее длинное письмо.
После ужина княгиня Тоцкая, вместе с мужем и обществом ратных друзей его, долго прогуливалась по лагерю; ночи уже начинали быть холодны; она озябла и потому надела салоп и шляпу. Общий разговор шел о том, что всего ближе было к сердцу, - об опасном соседе, на развалинах Москвы поселившемся.
- Чем кончится эта страшная драма, - сказал Тоцкий, - как любопытно заглянуть в будущее в настоящем случае! Доверяя гению Наполеона, как-то не верится, чтоб он допустил себе оплошать; но ведь мы знаем источники его продовольствия: безделица ли прокормить такую армию в пустом городе! Наши силы растут; мы сыты и голодны быть не можем, а он...
- Чем бы ни кончилась эта дерзкая выходка, - перебил храбрый граф Свислоч, неразлучный товарищ Тоцкого, - а развязка близка. Меня радует то, что все французы, которых встречаешь, и даже его величество фанфарон Мюрат, что-то уже менее заносчивы стали. Я его очень люблю, он храбрый малый и бонмотист, но мне кажется, что корона его женирует: он в ней поневоле должен важничать; а ему быть бы офицером, переведываться на коне один на один... Впрочем, дай ему волю, он, я думаю, был бы вторый том покойника Карла XII.
- Как темно над Москвой, - сказала княгиня, посмотрев вдаль с холма, на который поднялись теперь.
- Наполеон не весело живет, - присовокупил Свислоч, - я на его месте жег бы фейерверки; похоже ли на правду, что в этой темноте французский император и победоносная армия целого европейского материка!
Друзья остановились на возвышении и долго молча смотрели на туманную даль, скрывающую от глаз московские развалины и - судьбу мира.
- У меня в полку, - начал граф Свислоч, - есть один поручик, который чудесно ворожит на картах; вчера мне рассказывал, как по книге, сколько раз я был влюблен и, злодей, пропасть отгадал! Завтра же призову его к себе, с утра, и засядем на целый день ворожить: разбогатеет ли господин Бонапарт от московской поживки и не выпадет ли ему пиковой шестерки на возвратный марш.
- Какая же карта, - спросила княгиня, - будет означать поживку московскую?
- Без всякого сомнения, червонная десятка, - отвечал Свислоч. - Ведь это сердечный интерес. Да уж не беспокойтесь, княгиня, мой поручик подладит карточки ко всем обстоятельствам; вообразите: он угадал, что начальная буква...
- В азбуке аз, - перебил Тоцкий.
- Нет, братец, что начальная буква, ну как бы вам сказать... имени той особы... в которую, что греха таить, я и теперь почти влюблен: Р.
- Какое же это имя? - спросила Тоцкая. - ...Розалия? Больше, кажется, и имен нет на Р.
- Это моя тайна, княгиня; я снимаю для друзей завесу с одного только ее заглавного Р.
- Надеюсь, по крайней мере, что вы нам снимете всю завесу по сюжету завтрашней ворожбы?
- Непременно, княгиня, и уверен, что мой поручик потешит нас чем-нибудь хорошеньким.
Веселые шутки еще продолжались долго, пока наконец княгиня заметила, что не время ли на покой.
- Прощай, Москва! - сказала она грустно, обратившись еще раз к ней лицом.
- Прощайте, ваше императорское и королевское величество, - воскликнул граф Свислоч, - желаю вам по-русски: покойной ночи, приятного сна, и... кажется, желаю вам не лишнего!
Спустившись с холма, общество отправилось провожать Тоцких; между кустами частого орешника клубился туман; часовые, вблизи которых проходили, выказывались как привидения, ибо одни только головы их и поднятые кверху штыки ясно виднелись над поверхностью густой росы, разливавшейся по всему пространству. Вокруг господствовала глубочайшая тишина, прерываемая лишь протяжными распевами перекликающейся цепи.
На следующее утро в лагере проснулись все гораздо ранее обыкновенного: первый, и довольно крепкий, морозец напал врасплох на кочующую братию. Поле и кусты заиндевели до того, что и по восходе солнца долго еще держалась белизна, а особливо на крышах деревенских строений и по местам, лежащим в тени. Княгиня, вышед из палатки, была встречена радостными поздравлениями толпившихся вблизи офицеров; по полю еще курилось множество огней; движения у всех были как-то бодрее, многие бегали взад и вперед, чтоб разогреться, - с каким удовольствием приступили товарищи к огромному подносу, дружно установленному толстыми стаканами с чаем, предложенным княгинею на произвол озябших. Из палатки вынесли четыре складные стула, большой ковер, раскинутый подле, поместил остальных. Солнце уже начинало нагревать воздух и обещало прекрасную погоду.
Часу в 10-м, лишь только успела княгиня отправить приготовленное к Мирославцевой письмо к ***, как перед палаткой остановились дрожки графа Свислоча.
- С добрым утром и с добрыми вестями поздравляю друзей, - вскричал он, перемирие объявлено прерванным, и Мюрат сам объявил об этом. Сегодни, в честь первому морозу, казак попробовал над французом, не заржавел ли пистолет. Этот знаменитый выстрел есть первая буква той великой русской азбуки, которой пора уже начать учить гостей. Я сейчас из главной квартиры - объявление Мюрата принято с восторгом.
Вслед за сим известием получен приказ по авангарду. Движение закипело, и не более как чрез полчаса палатка была убрана; походная бричка Тоцкого с двумя денщиками на рысях пробиралась в обоз, и княгиня сидела уже в коляске, запряженной четверкою в ряд; прощальные приветствия шумели вокруг ее, и она, придерживая полуопущенный вуаль, грустно и молчаливо кланялась друзьям своим. Знак подан, коляска тронулась, громкое благослови господи раздалось с козел, и скоро не слыхать стало ничего, только вдали длинная полоса пыли улегалась еще по дороге.
Князь не хотел подвергать опасности жену свою и потому заранее еще убедил ее - тотчас, по прекращении перемирия, ехать в главную квартиру, с тем чтоб следовать потом за оною; ибо авангард, находясь в беспрестанном действии, не мог быть надежною защитою. Друзья Тоцкого, к которым он адресовал жену, вызвались принять ее под свое покровительство, и потому он оставался спокоен, зная, что если бы и не допустили ее следовать за армией, то, без сомнения, укажут безопасное место, куда удалиться.
С отъездом Тоцкой лагерь принял вид более воинственный - повсюду была ежеминутная готовность вступить в дело. Перестрелка почти не умолкала по цепи; тучи казаков усилили отряд, и хотя не было еще наступательного движения с обеих сторон, но пожар войны, скоро долженствовавший обхватить обе страшные армии, уже разгорался.
С сего самого времени начались, и постоянно уже продолжались, крепкие утренники; мало-помалу солнце теряло теплоту, дни становились от часу ненастнее; войска наши сблизились к селениям, они хотя не могли похвастать удобными квартирами, но все не столько уже чувствовали наступившие первые морозы, которые с начала осени обыкновенно ощутительнее бывают. Над сгоревшей Москвой, во всю широту ее, простиралась по небу длинная полоса дыму; в авангарде догадывались, что это дым с биваков и что, видно, Москва не богата уже стала квартирами.
