Историки приводят несколько показательных высказываний Наполеона этого раннего периода. Когда вполне сознательно этот двадцатитрехлетний офицер оказался рядом с толпой, ворвавшейся в королевский дворец (не исключено, его волновали вопросы поведения воинственных масс, проявления всеобщего психоза и поиск психологического оружия против толпы), он, обозвав короля трусом, бестрепетно сказал своему спутнику, что достаточно «смести пушками 500–600 человек – остальные разбежались бы». Второй раз, уже после судьбоносного для самого Наполеона взятия штурмом Тулона и получения чина бригадного генерала за личные заслуги (кстати, также связанные с беспощадным применением артиллерии), он, выступивший против четырехкратно превосходящих по численности мятежников и безжалостно превративший людское скопище в кровавое месиво из тел, заявил: «Если бы эти молодцы дали мне начальство над ними, как бы у меня полетели в воздух члены Конвента!». Это были заявления профессионала, а не человека: он не впускал в свой холодный рассудок каких-либо чувств и позволял смотреть на вещи лишь с точки зрения решения своей задачи, какой бы безумной или антигуманной она ни была. Все естество Наполеона было предано цели, и такая мелочь, как чьи-то жизни, не имела в его глазах серьезного веса. Восприятие будущего преобразователя Европы было крайне обострено еще и потому, что подавление мятежников произошло в самый тяжелый для его психики период: не пожелав согласиться с назначением на должность командира пехотной бригадой, молодой генерал был вынужден уйти в отставку.
Снова впереди была тьма. Неизвестно, сколько испытаний выпало на долю Наполеона до того момента, как полуголодного и ожесточенного, его снова нашли по приказу одного из предводителей Конвента и за несколько часов до ключевого сражения назначили командиром сил Конвента. Но определенно, Наполеон все равно рано или поздно нашел бы способ проявить себя и выйти из полосы забвения. Для него это было сражение за право существовать – вот почему он боролся с такой безудержной яростью и неистовством, без колебаний уничтожая сотни себе подобных.
Истребитель мятежников тотчас добился известности: после оглушительной победы он не мог не попасть в поле зрения влиятельных политиков и теперь имел все основания рассчитывать на успешную военную карьеру. Но, по всей видимости, уже в это время двадцатипятилетний генерал вынашивал планы, гораздо более амбициозные, чем обладание уготованными успешному генералу лаврами. Наполеон уже вполне осознавал, что может использовать свои способности не только для побед на поле брани, но и для того, чтобы возглавить нацию.
Бонапарт не был ослеплен первыми победами или подвержен каким-либо излишним эмоциям – просто в периоды долгих размышлений над тем, какое место он должен занять в мире, куда он пришел независимо от собственного желания, Наполеон с леденящей трезвостью преступника просчитал, что при особых обстоятельствах он может захватить власть. Предостаточно настрадавшийся в детстве и юности, Наполеон научился сдерживать приглушенный демон страсти. Но только не теперь! Теперь есть за что бороться и куда направить гигантский вихрь своей еще не высвобожденной энергии. Грех упускать такую возможность взять это изможденное государство в свои цепкие руки и прекратить его истязание этими слабовольными, а значит, почти никчемными людьми. Теперь оставалось только действовать крайне осторожно и последовательно, тщательно камуфлируя свои намерения до момента, когда можно будет совершить стремительный рывок к вершине власти. Наполеон не сомневался, что рано или поздно заставит повиноваться себе всех, и жестокая воля к власти безудержно гнала его, каждый день подхлестывая становящееся больным самолюбие. Если учесть, что вся жизнь экзальтированного победителя от начала и до конца удивительно походила на замысловатый каскадерский трюк, то после разгрома мятежников молодой генерал Наполеон вплотную подошел к ключевому элементу своей жизненной эквилибристики.
Кроме того, приняв главное решение и имея четко оформившуюся цель, Наполеон позволил себе одну действительно небольшую слабость: он женился. Небольшую, потому что ни до, ни после брака с Жозефиной этот тщеславный себялюб никогда не забывался с женщинами настолько, чтобы позволить им влиять на себя. Довольно сложно представить, чтобы он мог искренне любить кого-то еще, кроме себя, – чтобы идти дорогой большого государственного и военного деятеля, стремящегося к неограниченной власти, Наполеон сознательно вытравил из себя все человеческие чувства, которые могли бы помешать его вулканическому движению. И никогда ни одной из женщин он не позволял даже приблизиться к государственным делам, всякий раз раздражаясь, если приходилось сталкиваться с действительно умными созданиями прекрасного пола. Практическим подтверждением сказанного является хотя бы тот факт, что, приняв решение жениться по политическому расчету на дочери австрийского императора Марии Луизе, Наполеон даже не поехал на церемонию бракосочетания в Вену и предоставил разбираться с формальностями самому императору и одному из своих маршалов. Сам же Наполеон впервые познакомился со своей молодой женой, уже встретив ее под Парижем. Он рано научился определять для себя главное и второстепенное, до конца своих дней с легкостью жертвуя второстепенным, независимо от того, какой оно имело вес для окружающих.
Практически каждый по-настоящему добившийся успеха пережил на этапе реализации идеи тяжелые времена, когда лишь вера в себя и титаническая воля позволяют не падать духом, а двигаться вперед. Наполеон не только не был исключением из правил, а напротив, доказал, насколько важно для охотника за удачей сверхсосредоточение в самый опасный период фрустрации – возникновения таких ситуаций, которые кажутся абсолютно безвыходными. Хотя если говорить о Наполеоне, по всей видимости, этот человек никогда не впадал в состояние, даже близкое к отчаянию, – его разум был настроен исключительно на победу. Его сатанинская самовлюбленность не предполагала поражений, а развитая с раннего детства кошачья изворотливость позволяла найти выход из любой ситуации. Даже после Ватерлоо он не считал себя побежденным, и это позволяло ему жить.
«Я работаю всегда» – вот самоутверждение и самовнушение одновременно, на которых был замешан его имидж. Повторенное множество раз, оно стало колоссальной силой воздействия на воображение среднего человека и со временем превратило самого Наполеона в символ. Каждый поступок и каждое высказывание Наполеона даже в тяжелый период было таковым, словно он уже стал тем, кем жаждал стать, и в этом также заложена немалая доля его успеха. И все же до своей первой военной победы он влачил жалкое существование и едва сводил концы с концами, тихо посылая проклятия своему гадливому положению, чтобы еще больше сцепить зубы для новой борьбы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
